Почти в каждом письме, написанном Петром Леонидовичем жене в августе и первой половине сентября 1935 года, хотя бы несколько строк о Дираке, о беседах с ним, о прогулках.

«5 августа 1935 г., Болшево

…Мы с Дираком хорошо проводим время в Болшеве. Вчера были на вечере самодеятельности в клубе завода. Дираку очень понравились танцы, и мне трудно было его увести. Он, бедняга, немного простужен, но, несмотря на это, мы совершаем с ним длинные прогулки, часа по три…»

«11 августа 1935 г., Болшево

…Мы с Дираком очень мило живем, изредка разговариваем и философствуем. Сегодня собираемся съездить к Коле

Семенову вместе. <…> Дирак, как всегда, оригинален, но с ним легко…»

«16 августа 1935 г., Болшево

…Сегодня мы катались на лодке с Дираком. На нас напало человек 40–50 хулиганов в возрасте от 10 до 15 лет. Нас почти что вдребезги забили грязными комьями, палками и каменьями. Мы ускользнули после 15–20 минут борьбы с испачканными костюмами, без всяких увечий, прямо чудом. <…> Все хорошо, что хорошо кончается, но Дирак несколько ошалел от такого приключения. <…> Завтра я еду в город, пробуду там дня три, чтобы повидать физиологов. Дирак едет тоже со мной…»

XV Международный конгресс физиологов, в котором приняло участие 1500 ученых из 37 стран, начал свою работу 9 августа 1935 года в Ленинграде. Последние два дня заседания конгресса проходили в Москве. 17 августа состоялось торжественное закрытие конгресса в Большом зале Консерватории. Делегацию английских физиологов возглавляли лауреаты Нобелевской премии А. В. Хилл и Э. Эдриан. Капица пишет Анне Алексеевне:

«19 августа 1935 г., Москва

…С Эдрианом я послал план миролюбивого решения. Узнай, что думает об этом решении Резерфорд, и расскажи мне. Мне еще не удалось узнать, что наши думают о нем…»

Памятная записка с «планом миролюбивого решения», написанная рукой Дирака, хранится в Архиве П. Л. Капицы. По-видимому, Дирак принимал в ее составлении самое живое участие.

После того как английские ученые, принимавшие участие в конгрессе физиологов, покинули Москву, Капица и Дирак снова отправились в Болшево.

«25 августа 1935 г., Болшево

….. [Из тех хулиганов, которые] забросали нас камнями и грязью, 12 мальчишек пойманы, и [их] родителей оштрафовали на 100 рублей каждого. Так что, видимо, выдрали их здорово. Мне даже жалко стало этих парней. Когда теперь мы катаемся по реке, то никого из ребят близко нету. Милиционер изловил этих ребят с некоторой хитростью. Он явился в деревню переодетым и сказал: „Я вот слыхал, что сюда приезжали два каких-то отдыхающих и избили ваших парней“. Тут возникло общее возмущение: „Как! Не нас избили, а их избили. Я, мы избивали. Вот Степан такой-то камень запустил, а Митька то-то…“ т. д. Ну вот, все про себя и рассказали, а на следующий день их в милицию, или, вернее, их родителей…»

«9 сентября 1935 г., Москва

…Дирак уехал вчера. Я его провожал. Было грустно, он очень хороший парень и, нет сомнения, настоящий друг, на которого можно положиться…»

«11 сентября 1935 г., Москва

…Скучаю по Дираку. Он сейчас в Будапеште. Дорогая моя, он тебе расскажет о моем житье-бытье…»

Дирак вернулся в Кембридж незадолго до того, как Анна Алексеевна отправилась в Москву, чтобы все подготовить для возвращения на родину. А в начале января 1936 года она вместе с сыновьями окончательно покидает Кембридж. Дирак в это время был в отъезде.

«15 января 1936 г., Кембридж

Дорогая Анна,

Я был очень огорчен, что мне не удалось повидать тебя перед твоим отъездом. Я возвратился 12-го, меня задержала плохая погода. Но, если бы я знал, что ты пробудешь до 10-го, я бы приехал раньше. Я не поехал во Францию, а был в Австрии, это новая страна для меня. Погода была не очень холодной, и снега было не очень много (это делало катание на лыжах малоприятным), и я совершал длинные пешие прогулки по горам.

Я получил пакет, который ты мне оставила. Я также повидал Коллина и все с ним уладил. Мы тут все обсуждаем погоду в Англии, несколько дней были морозы. Через несколько дней я получу мою новую машину.

Я буду очень скучать без тебя и твоего мужа. Вы были мои самые близкие друзья в Кембридже…»

«В последующие годы, когда мы прочно обосновались в Москве, – рассказывала Анна Алексеевна, – Дирак приезжал к нам регулярно. Сначала один, а потом со своей женой Манси. Дружба Дирака и Капицы, начавшаяся в 20-е годы, продолжалась около 60 лет…»

После кончины Анны Алексеевны, разбирая ее дневники, мы обнаружили там воспоминания о Дираке. Написаны они были, вероятно, в 1988 году:

«Дирак, хочется написать о нем, ведь так хорошо его знали. Его главная черта – честность. Он никогда не отрекался от своего мнения о человеке. Как хорошо он относился к Петру Леонидовичу! Бывал множество раз, когда П. Л. был здесь один или когда он строил лабораторию. На Поля можно было во всем самом секретном положиться. Благородство его характера, удивительный такт. Незыблемость его дружеских отношений. Его теплая, верная дружба с Игорем Евгеньевичем Таммом. Его желание видеть и познавать все новое. Восхождение на вершины Кавказа с Иг. Ев. Вероятно, любовь к риску, при большой скромности и даже некоторой застенчивости. Как он готов прийти на помощь, неназойливо, с любовью искренней. Он любил шутку, но незаметную, смешную и озорную. Когда мы были с ним в Крыму, то за обедом он мог с самым серьезным видом щелчком отправить осу на другой конец стола. С самым серьезным видом, без улыбки на лице.

Он никогда не пил вина и всегда переворачивал рюмку вверх дном. Если суп был горячий, то он наливал в тарелку холодную воду. Его никогда не смущало, но очень интересовало любое общество. Он был, как всякий ученый, очень любознателен. Когда он жил с нами на даче в Жуковке, то мне стоило большого труда упросить его не лазать через заборы правительственных дач! Однажды, гуляя в лесу, как всегда небрежно одетый, он лег отдохнуть под деревом. Очевидно, все же недалеко от „зеленого забора“. К нему подошли охранники и когда поняли, что он иностранец, то увели его с собой в милицию, до опознавания личности. В милиции он очень интересовался всем вокруг, ходил всюду, заглядывая, на удивление милиции, в разные их помещения. Говорили они на ломаном немецком языке, и поэтому, когда Поль