жалких королей,

В домах вассалов, их подруг,

И слугам их: а вдруг, а вдруг!..

Тебе до смерти не суметь,

Как птица в небе, вольно петь!

ЦЕПЬ

Повторяю за Блоком: "Фонарь и аптека...",

Сколько раз этот ряд повторялся от века.

Но закрылась аптека, сгинул старый фонарь,

А за ними генсек, президент, государь,

Петербуржцы в своих длиннополых пальто,

Дамы в шубах тяжелых, в пенсне господа,

Длинноногий канкан, Бим и Бом в шапито -

Все ушли цепью длинной во тьму, в никуда...

Представляете цепь: вереница вещей,

Черепа вперемежку с обрывками фраз -

Эту цепь тянет Время - безликий Кощей,

В ней, тяжелой и ржавой, есть место для нас.

Петербург разъедает болотная тля,

Правит бал, пироги жалких улиц деля.

Этот люд непотребный во все щели залез

(Тараканий общаг, недосып и обвес),

Грубым спиртом пропитан, он пахнет мочой,

Он живет без потерь, без удач, без любви,

Для него этот город - холодный, чужой,

Где во тьме, прозябая, жгут судьбы свои.

И вот эта толпа - без кровинки в лице! -

Позабыв про несчастную совесть свою,

Помогает тянуть злополучную цепь,

Зло сверкая глазами, на самом краю.

ФРЕЙЛИНА

Остатки роскоши: фамильная камея

Была обменена на хлеб в сорок втором.

И вот она живет, у сыновей не смея

Просить о помощи, не думая о том,

Что смерть кружит за окнами, что внуки

Забыли бабушку, играют во дворе;

Сидит на стульчике, скрестив по-женски руки,

Быть может, так она сидела при дворе.

Заснули блики солнца на коленях,

Мурлычет кот под кухонным столом,

Ей нужно отдохнуть - пусть несколько мгновений, -

Вернуться в прошлое и вспомнить о былом.

Есть фрейлины на свете. Вам не верить,

Но мне - увидеть и узнать

Как превращаются разлуки и потери,

Дожди и вьюги в благодать.

И дар, не тронутый чужого века прозой -

Все так же ярок, будто нимб над головой.

Всем женским естеством - манерами и позой,

Она несет духовный облик свой.

Да будет счастлива простившая всех старость,

Надежда, прикоснись к ней ласковой рукой,

Любовь, сотри с ее лица ненужную усталость,

И, вера, словом успокой.

ЖИЗНЬ БЕЖИТ, СТУЧИТ НА СТЫКАХ...

Жизнь бежит, стучит на стыках: поворот, вновь поворот,

А вокруг не вяжет лыка праздно едущий народ.

Кто-то травит анекдоты, кто-то пьет, а кто-то ест.

Ах, дорожные заботы, заселенье спальных мест!

Обустраиваться надо, не мешало б покурить,

Прикупить бы лимонада, да попутчиц покорить.

Все приедем: кто-то позже, кто-то раньше. Вот беда,

Унесет ушедший - ножик, сало резать чем тогда?..

Всем беднягу будет жалко: в эку темень с багажом!

И глупа его товарка! Ладно, ну его с ножом!

Эх ты жизнь, не знаем сами, в чем твой смысл и в чем твой сказ,

И философ, как Сусанин, в дебри вновь заводит нас.

ПЕВЧИХ ПТИЦ НЕ СЛУШАТЬ, В ПАРКИ НЕ ХОДИТЬ...

Певчих птиц не слушать, в парки не ходить,

Глупостями душу чтоб не бередить,

Выйти из подъезда в ближний гастроном,

"От Москвы до Бреста..." подкрепить вином.

Холодно в квартире, страшно на Земле,

Как мишени в тире, банки на столе.

Чашки, помидоры, пачка сигарет -

И на водку скорый молодой сосед.

Вспоминать не надо юность, что прошла,

Ночи Сталинграда, прошлые дела:

Там еще мальчишкой я смотрел, как влет

Лупит по людишкам глупый пулемет.

Что ж, приказ - приказу ты не прекословь,

Убивай - и сразу, да родную кровь,

Кто же мог подумать, что среди ворья

Будет и сестричка старшая моя.

Знал же, что на фронте, знал, что где-то там...

Хватит. Все. Увольте. Наливай, братан, -

Выпьем за Победу, за рабочий класс...

Как сосед соседу: "Презирают нас...".

ПОД ПЕСЕНКУ ЕВРЕЙСКОГО КВАРТАЛА

Меняется пиджак на Пастернака,

Какое извращение, однако.

Пиджак английский, строчка золотая,

Но лучше я свой старый залатаю...

Так я писал в году семьдесят пятом,

Где нищим был я, вместе с тем, богатым,

Где каждый час был без конца любимым,

Где каждый день был столь необходимым.

Вставало солнце где-то у вокзала

И жизнь мою, как леденец, лизало;

С восторгом рьяным желтые трамваи,

Гремя по рельсам, сон мой прерывали.

И вот иду я в гору по бульвару,

Деля весну с красавицей на пару;

Живет любовь у ней под шелком блузки,

И говорим мы о любви по-русски.

Ах, это время - корка апельсина, -

И остро пахнет, и блестит красиво!

Там все мои начала и основы,

Там все друзья и живы, и здоровы.

Под песенку еврейского квартала

Я жизнь хочу начать свою сначала,

Сначала жить с тоской необъяснимой,

Сначала посмотреть в глаза любимой.

БАРОККО, НЕМНОГО АМПИРА...

Барокко, немного ампира -

Московская это квартира.

Под окнами, праздно сверкая,

Шумит, громыхает Тверская;

Глубокие кресла, обои,

Где красным и синим - левкои,

Под шалью хрустальная люстра -

Прикрыта от пыли искусно,

И в зеркале, будто все снится,

Нездешние строгие лица: