Шрифт:
Закладка:
А спустя что-то (так как времени я не ощущал — сплошное безвременье) я вступил в беседу с осколками личности Ветеринара. Выяснилось, что он родился и жил в Париже и успешно практиковал в частной ветеринарной лечебнице, но его голубые пристрастия повлекли интерес уголовной полиции. И он не нашел ничегшо лучшего, чем эмигрировать в Советы, где столкнулся со статьей 121 (Статья 121 У. К. РСФСР-Мужеложество. С рок заключения до 8 лет лишения свободы.)
А вот с Боксером пообщаться не удалось. Хотя чувствовал его присутствие. Но очень уж хитро спрятался ликвидатор в многочисленных лабиринтах мозгового мира!
И, как финал этого блуждания в ничто, вспомнились давно забытые стих первого года эмиграции:
Не поют золотые трубы,
Имя Дьявола шепчут губы,
Нету сил назад возвратиться,
Светлогорск — моя заграница.
Я не смог бы там жить счастливо,
Не осмыслить мне Тель-Авива,
Мне в еврея не воплотиться,
Черняховск — моя заграница.
Средиземное море где-то
Ворожит на прекрасный берег,
Ну а песня моя допета,
И никто мне уже не верит.
Ну а песня моя устало,
В немоту до-ре-ми нисходит,
Словно день в тишину провала,
Где проклятые черти бродят.
И не та уже в жилах сила,
Не забыть бы зайти в больницу,
За границей, конечно, мило,
Ну, а как перейти границу?
Как пройти мне любви таможню?
Кто откроет для сердца визу?
Что мне можно, а что не можно?
И чего я опять не вижу?
Сто вопросов и нет ответов,
Не забыть бы зайти в больницу.
Вы пришлите мне сто приветов
В Светлогорскую заграницу.
Средиземное море тихо,
Потревожит покой прибоем,
Да, в России сегодня лихо
Для того, кто Россией болен.
Да в России опять морозы,
И кого-то опять убили,
И уныло стоят березы,
Те, которые не срубили.
Да, на Балтике море хуже
И студенней, чем в Тель-Авиве,
И народ тут не так уж дружен,
И тоску избывает в пиве.
И вдобавок, шальные цены
И правители -вурдалаки,
Кровью залиты Храмов стены,
Воют брошенные собаки.
Не поют золотые трубы.
И пора бы давно проститься.
Почему нас совсем не любит
Светлогорская заграница?
А потом наступила серая пустота!
Которая прервалась пронзительной головной болью.
Я открыл глаза и увидел перед собой надоевшую рожу куратора.
— Очнулся, — сказала рожа, — мы поторопились тебя нагружать. Решено дать тебе отпуск. Два месяца. Вот сберкнижка, на ней полторы тысячи рублей. Советую в Пицунду[3]…
И ушел, породив во мне громадное облегчение.
И спустя сутки профессор объявил о моем частичном выздоровление, посоветовав отдыхать в Пицунде, где обязательно принять родоновые ванны.
— Всего в Абхазии открыто порядка 170 источников с содержанием различных минералов, из них 30 горячих, — сказал он. — В советское время, начали активно строить санатории и пансионаты с лечебными водами и грязевыми ваннами. И города Абхазии обрели популярность, как климатические и бальнеологические курорты.
Я отправился в АХО (Административно-Хозяйственную) за одеждой, по дороге заглянув (нахально) в палату с Пельшем. Никого там уже не было.
Вышел на улицу, вздохнул морозный воздух февраля. И пошел на вокзал, покупать билет на Красную стрелу до Питера. Ныне — Ленинграда.
Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.
Погода в городе-герое Ленинграде — ночью 5 февраля: сплошная облачность без просветов, слабый снег, снег, дождь со снегом или другие виды осадков, пасмурно или облачность более 5 баллов. Атмосферное давление было ниже нормы. Температура воздуха −1…-2°C. Ветер юго-западный слабый, 2 м/с. Относительная влажность 87—94%.
Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.
Днем 5 февраля характер погоды был таким: сплошная облачность без просветов, слабый снег с перерывами, слабый снег, снег, дождь со снегом или другие виды осадков, пасмурно или облачность более 5 баллов. Давление было ниже нормы. Температура воздуха −1…-2°C. Ветер западный слабый, 1—2 м/с. Влажность воздуха 82—95%.
Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.
Поезд дернулся пару раз, остановился. Я вышел на перон. В отличие от моего прошлого (в будущем) толпы таксистов и частников не крутились около вагона. Напротив, когда я прошел дальше, у стоянки была очередь, ожидающих такси.
Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд[4].
О, вечное проклятие советской действительности — очереди везде и за всем. За швейными иглами, за колготками, за Вятскими пряниками, за югославскими штиблетами, за вязанными шарфами…
Я зябко поежился, Ленинградская зима — это что-то!
И направился за угол, где возможно прятались частники. Как-то само собой это воспоминание выползло. А и впрямь, хмурый мужик на «москвиченке» обнаружился.
— Плачу червонец, если найдешь мне приличное жилье на пару месяцев.
Сказал и задумался, откуда такое желание жить тут в самый неблагоприятный погодный сезон. Чем мне, например, Средняя Азия не угодили или черноморские курорты. Конечно, я на время своей поездкой выпал из надзора КГБ, но это не затянется надолго, найдут суки…
А мужик тем временем что-то там себе посоображал и ответил:
— Двести в месяц. И мы с женой свою квартиру тебе сдадим, а сами пока на даче поживем.
