стал как все. Буквально. Даже имя сменил на Миллер, все равно что Иванов для России. «Иметь в Германии фамилию Миллер – все равно что не иметь никакой!» Он стал торговцем. У них был дом, достаток, уважение, родился ребенок… И вдруг она уходит. И это закономерно. Марта любила весельчака, фантазера, чудака, человека не от мира сего… Жить с обыкновенным скучным, приземленным, практичным и правильным, занудным бюргером ей стало невыносимо… Он ради нее изменился, остепенился, превратился в рядового гражданина, а она уходит, поскольку такая жизнь ей «осточертела»… И тогда «чтобы вернуть ее, надо вернуть себя»! Он снова готов стать самим собой, и на этот раз готов идти до конца, он – натура цельная, компромиссов не признает, и когда надо отречься от своей жизни, то он это делает за раз и полностью, буквально похоронив себя заживо, а уж если решает быть самим собой, так без всяких оговорок, без хитростей, без условий, бесповоротно; он готов вернуть свою жизнь, даже если ради этого придется умереть. Она решает, что это слишком высокая цена, и предает его снова. Лишь бы он остался в живых… Она так его и не поняла! Жизнь сама по себе, как некое присутствие в этом мире, эдакое существование, его не особенно-то интересует: ему не так важно быть, как быть самим собой.

Тут попробую продемонстрировать, насколько обоснованно мое, скорее всего, завышенное мнение о себе как о тонком знатоке женской психологии. Я подозреваю, женщины или вовсе могут не согласиться с тем, что Марту следует обвинять в предательстве, или возразят, что он, мол, тоже хорош, такой-сякой, эгоист самовлюбленный, думает только о себе, а не о том, каково было ей посылать его на верную гибель. А что все это время чувствовала она? А сколько ей пришлось перенести? А подумал ли я о том, что она, наоборот, превосходно его изучила и была прекрасно осведомлена, что он ее не простит, но даже ценой потери его доверия и любви она готова спасти его! Об этом не думал?!

Думал, милые женщины, думал! Так ведь тем и хороша пьеса Горина, что в ней, как и в нашей жизни, конфликты случаются не только между людьми! Не менее страшные конфликты бушуют и в глубине каждого человека! Сколько раз наш эгоизм испытывал на прочность нашу любовь к ближнему? Сколько раз наша нерешительность, а то и откровенная трусость пережимала глотку желанию честно, вслух высказаться против какой-нибудь несправедливости? Сколько раз мы готовы были покривить душой ради всеобщего благополучия? Сколько раз мы становились перед выбором – карьера или дружба, дело или семья, выгода или чистая совесть, правда или душевное равновесие?

Мюнхгаузен Горина и сам не лишен недостатков. Если начать разбирать его моральный облик и поведение, то в них мы, безусловно, обнаружим немало недостатков и ошибок. И все это исключительно благодаря тому, что он у Горина вышел необыкновенно живым, настоящим.

Он очень сложный герой. С ним далеко не все так ясно, как кажется.

А каким сложным человеком покажется он вам, если вы честно представите себя его другом, сыном, женой… Или представьте его самого, со всеми его прибабахами, своим соседом, каждое утро в шесть часов отправляющимся на подвиг, до десяти разгоняющим облака, а ближе к обеду стреляющим из ружья по уткам через дымоход. Одно дело следить да наблюдать за ним, читая о нем или смотря фильм, и совсем иное дело, когда вы сами являетесь постоянным живым свидетелем его чудачеств и розыгрышей.

Со стороны он великолепен! Честен, храбр, справедлив и принципиален. Благороден. Романтичен. Неутомим. Ловок. Начитан и умен. И не только умен, но и остроумен… А также мудр… Вы скажете, что я начал повторяться! Мол, говорил, что умен, теперь, что мудр… Что вас смущает, не понимаю?! Ум – это ум, а мудрость – это ум, помноженный на жизненный опыт и разделенный на боль, обиды и утраты. Но при всем при этом он почти никогда не унывает.

Стоп, стоп, стоп… Стоп! Как так – никогда не унывает? Периодические приступы уныния его одолевают! Он, конечно, чудаковат. Возможно, даже с придурью. Но он не полный шизоидный идиот, приходящий в телячий восторг от собственного мычания… Да, он может веселиться напропалую, чтобы только не застрелиться как-нибудь… ровно в шесть… В шесть утра или вечера? Ровно в шесть дня!

А что? Может, он не выносит одиночества и безделья и как только ощущает приближение очередного приступа депрессии, тут же начинает вытворять черт знает что, лишь бы занять себя и других, стреляет из пистолета, подгоняя стрелки на три часа вперед?.. Ведь вот же одна из показательных деталей – каждый выстрел барона прибавляет к реальному времени один час. Счастливые люди, насколько я могу судить, склонны время замедлять, а то согласны его и вовсе остановить, дабы растянуть наслаждение, а барон время упорно подгоняет. И пастору жалуется на часы: «Удивительно медленный механизм».

Я мог бы доказать, что он далеко не счастливый человек, каким предстает перед нами. Скорее, наоборот. Горинский Мюнхгаузен – самый несчастный из всех собратьев по литературному миру. Совсем другой разговор, что он почти никогда не показывает своего уныния. Поскольку горд! Насмешки его не беспокоят, а вот жалости он бы не перенес…

Внимательный читатель, а вероятно, только такой и дочитал до этого места, так вот, внимательный читатель, по-видимому, как раз сейчас и вспомнил: еще на старте нашего марафона я уверенно заявил, что Мюнхгаузен мне близок и понятен. Вспомнив сие, внимательный читатель беспардонно поинтересуется: уж не ассоциирую ли я себя с ним, и не возомнил ли я, будто у меня столько же достоинств, сколько у барона? Отвечаю со всей серьезностью, на какую способен. Нет, у меня с Мюнхгаузеном не так уж много общих черт, а из его достоинств у меня лишь часть. Да притом меньшая часть! И я солгал, когда заявил, будто Мюнхгаузен мне понятен и близок. Он мне безмерно интересен – это да! Но он не так уж прост для понимания!

Любит ли он Марту?

Допустим, вы настаиваете на том, что любит безусловно! Тогда я переформулирую вопрос. Любит ли он ее настолько, чтобы жертвовать собой так же смело и не раздумывая, как он жертвует собой ради себя самого? Ради своей чести?

Боюсь, он из тех фанатиков, для которых дело жизни выше личных отношений!

Далее! Не ошибся ли он, выбрав себе в подруги ту, что не равна ему по объему