Шрифт:
Закладка:
По мнению Хантингтона, скука также едва ли станет самой большой мировой проблемой после окончания холодной войны. Основными источниками конфликтов теперь будут различия в культурной и религиозной идентичности. И на этот раз опять, к тому времени, когда Хантингтон развил эту гипотезу в вышедшей в 1996 году книге Столкновение цивилизаций, вопросительный знак исчез, как если бы он, как и Фукуяма до него, лишь еще больше убедился со временем в своей правоте. «Самые опасные столкновения в будущем, — писал Хантингтон, — скорее всего, будут происходить из-за заносчивости Запада, нетерпимости ислама и синской самоуверенности»[336].
К моменту публикации Столкновения цивилизаций фактом стал уже не только распад советского блока, но и проведенная западной коалицией операция «Буря в пустыне», целью которой было свержение лидера Ирака Саддама Хусейна, что со всей очевидностью подтверждало тезис Хантингтона о том, что мир еще вернется к цивилизационному столкновению между Востоком и Западом после отвлечения на борьбу сначала с фашизмом, а затем с коммунизмом.
Тезис Фукуямы о-конце-истории, несмотря на критическое отношение со стороны его научного руководителя, представлял собой попытку отделить неолиберальный триумфализм, возникший после крушения его идеологического соперника — советского блока — от его культурного крыла: постмодернизма. По мнению Фукуямы, постмодернистская философия подрывала идеологию либеральной демократии, ставя западный мир в потенциально более уязвимое положение. Культурный релятивизм, которым, как он обнаружил, были заражены университеты в Париже и Йеле, не давал никакой надежды и не мог служить для поддержания необходимого чувства общности. Он делал жителей Запада ни во что не верящими, упадочными, слабыми и жалкими. В этом смысле, утверждал он, мы действительно стали теми последними людьми, о которых писал Ницше, — анти-Наполеонами, ставящими декадентскую точку в конце героического приключенческого романа западной цивилизации.
Если Фукуяма был прав, то постмодернизм делал нас непригодными инструментами для достижения желаемой цели в надвигающемся столкновении цивилизаций. Настоящими врагами Запада были не джихадисты-смертники в жилетах, начиненных взрывчаткой, а изнеженные жители Запада, порожденные постмодернизмом. «Изнеженностью, — писал немецкий философ Петер Слотердайк в своей книге Во внутреннем мире капитализма, — уверенностью в личной безопасности и отсутствии необходимости отстаивать ее проникнута сегодня почти каждая индивидуальная экзистенция, независимо от гендера»[337]. Если нас ждет столкновение цивилизаций, в котором Запад должен победить, ему нужно избавиться от постмодернистского декаданса с его убогой культурой оскорбленности и его незаконнорожденного отпрыска, морального релятивизма.
Есть, впрочем, кое-что, что стоит извлечь из тезиса Фукуямы о-конце-истории, несмотря на его самодовольное западное высокомерие. На геополитическом уровне он мог исходить из предположения, что одна из бинарных систем, а именно система противостояния между коммунизмом и капитализмом времен холодной войны, закончила свое существование в пользу одной из систем общественного управления. Но в процессе этой трансформации появилось то, что он определил как новый вид борьбы, которую он назвал борьбой за признание прав, или то, что сейчас чаще известно как политика идентичности. Фукуяма считал, что эта борьба чревата катастрофическими последствиями, взаимными претензиями, фрагментацией и ослаблением прежде монолитного общества: «Люди начали чувствовать себя неудовлетворенными. Они начали ощущать, что у них есть настоящая сущность, которая не получает достаточного признания. В отсутствие общих культурных рамок, ранее устанавливавшихся религией, люди испытывали растерянность. Психология и психиатрия бросились закрывать эту брешь. В медицине терапевтической миссией считается лечение, направленное на улучшение психического здоровья, и, стало быть, правомерно утверждать, что целью общества должна стать терапия, направленная на улучшение ощущения у людей чувства собственного достоинства»[338].
Этот терапевтический поворот, отмеченный Фукуямой в 1960-х, теперь широко распространился за пределы чистой медицины. «Это стало частью миссии университетов, затрудняя установление образовательных критериев в противовес критериям терапевтическим, направленным на то, чтобы студенты не чувствовали себя ущемленными. Это то, что ведет ко множеству конфликтов вокруг мультикультурализма». Он упомянул, как Стэнфордский союз чернокожих студентов в конце 1980-х настаивал, что университетская программа истории западной цивилизации «наносит такой моральный и эмоциональный ущерб, о котором многие даже не подозревают». Фукуяма считал подобное отвратительным: «Вместо того чтобы сказать, что мы хотим читать авторов, которые выходят за рамки западного культурного канона, потому что они важны в образовательном, историческом и культурном плане, студенческий лидер сформулировал это так: исключение этих авторов из программы вредит самооценке людей: „Из-за того, что мой народ не представлен в равной степени с другими, я чувствую себя хуже“. <…> Мы думаем о себе как о людях, внутреннее „я“ которых отрицают, игнорируют, к которому не хотят прислушиваться. Бо́льшая часть современной политики о том, чтобы это внутреннее „я“ было раскрыто, публично заявлено и признано политической системой».
Он предположил, что многие из этих общественных движений «нашли приют слева, вызвав ответную реакцию справа. Они говорят: а как же мы? Разве мы не заслуживаем признания? Разве элиты не игнорировали нас, не преуменьшали нашу борьбу? Это основа сегодняшнего популизма». Не вся аудитория популистов, но довольно значительная ее часть состоит из гетеросексуальных белых мужчин из рабочего класса, выражающих свое возмущение по поводу того, что ими пренебрегают, в то время как в результате борьбы за признание женщины, цветные, инвалиды, геи и трансгендеры добились значительных успехов и в учете своих интересов в законодательном плане, и в положении в обществе в целом.
Одно из открытий Фрэнсиса Фукуямы имело значение еще долгое время после того, как его тезис о-конце-истории был отправлен на свалку истории. Он считал постмодернизм брехней; или если не брехней, то интеллектуальным и политическим позором человечества. К 1989 году постмодернизм, возникший как критика модернизма, сам стал предметом исследования. В 1989 году американский философ-марксист Фредрик Джеймисон опубликовал книгу Постмодернизм, или Культурная логика позднего капитализма, в которой утверждалось, что в эпоху постмодерна искусство оказалось колонизировано коммерцией.
Джеймисон также писал об «ослаблении аффекта», которое, как он утверждал, характеризовало постмодернистскую субъективность. Художники сейчас не отрезают уши, как ни жаль. Великие демиурги и пророки модернизма — Джеймисон говорил о Фрэнке Ллойде Райте в его кепке или шляпе-поркпай, о Прусте в его комнате, обитой пробкой, о Пикассо с его «силами природы», о «трагическом», как-то по-особенному обреченном Кафке — были невозможны в эпоху постмодерна. «Но если постструктуралистский мотив „смерти субъекта“ хоть что-нибудь значит в социальном плане, — писал Джеймисон, — он указывает на конец предпринимательского, обращенного вовнутрь индивидуализма с его „харизмой“ и сопутствующим ему категориальным множеством причудливых романтических ценностей, таких как сама ценность „гения“»[339]. Модернизм был визионерством элиты, не приспособленным для выживания в
