Да, это Стенли!..

Стенли Фриленд, приехавший из Бекета, загородного дома, расположенного недалеко от его завода сельскохозяйственных машин в Вустершире, постоял минуту на тротуаре, разминая длинные ноги и давая распоряжения шоферу. Его дважды задержали во время пути, хотя они ни разу не превысили скорости – так он, во всяком случае, считал и был все еще рассержен. Ведь он принципиально всегда соблюдает умеренность – и в езде, и во всем остальном. В эту минуту он особенно остро чувствовал, что страна переживает тяжелые времена, ее разъедают бюрократические порядки с их идиотскими ограничениями в скорости езды и в свободе граждан, а также все эти передовые идейки новоявленных писак и умников, вечно болтающих о правах и страданиях бедноты. Нет, и то и другое явно мешает прогрессу. Пока он стоял на тротуаре, его так и подмывало выложить Джону напрямик все, что он думает по поводу посягательств на свободу личности; да он не постесняется задать перцу и братцу Феликсу за все его возмутительные теории и постоянные насмешки над высшими классами, предпринимателями и всем прочим. Если бы он хотя бы мог что-нибудь этому противопоставить! Капитал и те, кто им владеет, – становой хребет нашей страны или по крайней мере того, что от нее оставили эти проклятые чинуши и эстеты! И, нахмурив прямые брови над прямым разрезом серых глаз, прямым, коротким, обрубленным носом, еще короче обстриженными усами и тупым подбородком, он все же решил ничего не говорить, не желая давать воли даже собственному гневу.

Тут, заметив приближение Феликса – в сером цилиндре, черт побери! – он направился к дверям – высокий, широкоплечий, представительный – и позвонил.

Глава II

– Так что же происходит у Тода?

Феликс чуть-чуть подвинулся на стуле, с любопытством глядя на Стенли, который приготовился взять слово.

– Дело, конечно, в его жене. Все было ничего, пока она только пописывала, разглагольствовала и занималась этим своим Земледельческим обществом, или как его там называли – на днях оно испустило дух, – но теперь она и эти двое ребят впутались в наши местные свары, и я считаю, что с Тодом надо поговорить!

– Муж не может заставить жену отказаться от ее убеждений, – заметил Феликс.

– Убеждений? – воскликнул Джон.

– Кэрстин – женщина с сильным характером, революционерка по натуре. Разве можно ожидать, что она будет поступать так, как поступали бы вы?

После этих слов Феликса воцарилось молчание. Потом Стенли проворчал:

– Бедняга Тод!

Феликс вздохнул, на миг погрузившись в воспоминания о своей последней встрече с младшим братом. Это было четыре года назад летним вечером. Тот стоял между своими детьми Диреком и Шейлой в дверях белого дома с черными балками, увитого плющом; его загорелое лицо и синие глаза дышали удивительным покоем.

– Какой же он бедняга? – спросил Феликс. – Тод гораздо счастливее нас с вами. Вы только на него посмотрите.

– Эх! – вдруг вздохнул Стенли. – Помните его на похоронах отца, как он стоял без шляпы и словно витал в облаках? Красивый малый наш Тод! Жаль, что он такое дитя природы.

Феликс негромко заметил:

– Если бы ты предложил ему стать твоим компаньоном, Стенли, из него вышел бы толк.

– Тод и завод сельскохозяйственных машин? Ого!

Феликс улыбнулся. При виде этой улыбки Стенли покраснел, а Джон снова набил трубку. Обидно, если твой брат больший насмешник, чем ты сам.

– А сколько лет его детям? – резко осведомился Джон.

– Шейле – двадцать. Диреку – девятнадцать.

– По-моему, мальчик учится в сельскохозяйственном институте?

– Уже кончил.

– А какой он?

– Черноволосый горячий паренек. Ничуть не похож на Тода.

Джон проворчал:

– Это все ее кельтская кровь. Ее отец – старый полковник Морей – был такой же: настоящий шотландский горец. А в чем там у них дело?

Ему ответил Стенли:

– С этой пропагандой еще можно мириться, пока она не затрагивает соседей; тогда ее следует прекратить. Вы ведь знаете Маллорингов, они владеют всей землей по соседству с Тодом. Ну вот, наши напали на Маллорингов за какую-то якобы несправедливость к их арендаторам, что-то касающееся их нравственности. Подробностей я не знаю. Какому-то человеку отказали в аренде из-за сестры его покойной жены, а девушка с другой фермы что-то натворила. Словом, обычные деревенские происшествия. Надо объяснить Тоду, что его семья не должна ссориться со своими ближайшими соседями. Мы хорошо знакомы с Маллорингами, до них от нашего Бекета всего семь миль. Так не поступают; рано или поздно жизнь превращается в ад. А тут атмосфера и так накалена всей этой пропагандой по поводу арендаторов-батраков, «земельного вопроса» и всего прочего: достаточно искры, чтобы начались настоящие беспорядки.

И, кончив эту речь, Стенли засунул руки поглубже в карманы и забренчал лежавшей там мелочью. Джон коротко сказал:

– Феликс, тебе надо бы съездить туда.

Феликс откинулся на спинку стула и смотрел куда-то в сторону.

– Как странно, – сказал он, – что, имея такого на редкость своеобразного брата, как Тод, мы видимся с ним в кои веки.

– Именно потому, что уж очень он своеобразен…

Феликс встал и без улыбки протянул руку Стенли.

– А ведь ты прав. – Обернувшись к Джону, он добавил: – Хорошо, поеду и расскажу вам, что там творится.

Когда он ушел, старшие братья помолчали, а потом Стенли сказал:

– Наш Феликс мне немножко действует на нервы! Газеты курят ему такой фимиам, что у него совсем голова закружилась!

Джон ничего на это не возразил: как-то нехорошо возмущаться тем, что газеты хвалят твоего собственного брата. Но если бы тот сделал что-нибудь путное – открыл бы истоки Черной реки, завоевал Базутоленд, нашел средство против редкой болезни или стал епископом, – он бы первый с восторгом поздравил его; однако не может же он восторгаться тем, что делает Феликс, – этими его романчиками, критическими статьями, едкими, разрушительными сочинениями, якобы открывающими ему, Джону Фриленду, то, чего он не знал раньше, – как будто Феликс на это способен! Лучше бы писал по старинке, для души, так чтобы можно было почитать на сон грядущий и спокойно заснуть после трудового дня! Нет! То, что Феликсу курят фимиам за его сочинения, обижало Джона до глубины души. В этом было что-то непристойное, возмущающее чувство приличия, здоровые инстинкты, традиции наконец! И хотя он никому в этом не признавался, у него было тайное ощущение, что вся эта шумиха опасна для его собственных взглядов, которые для него, естественно, одни только и были верными.

Однако вслух он только спросил:

– Ты пообедаешь со мной, Стен?

Глава III

Если Феликс вызывал такое