У тебя есть опыт? С мужчинами?

Неистовство в глубине его глаз побуждало ее солгать. Однако Люси никогда не лгала.

– Это имеет значение? – спросила она с некоторым вызовом.

Тристан смотрел на нее как на незнакомку:

– Имеет ли это значение?.. Имеет. Потому что я не укладываю в постель девственниц.

– Неужели?

– Никогда, – процедил он сквозь зубы и сел.

Люси тоже села, прикрыв грудь уголком пледа.

– Почему?

– Потому что они девственницы. – Ответ прозвучал чопорно и как-то неуместно на фоне его обнаженной татуированной груди.

– Боже мой, – удивленно протянула Люси. – У негодяя есть совесть.

Тристан побледнел:

– Совесть тут ни при чем. Я просто не люблю драматизировать. Женщина, мечущаяся и кричащая в постели, не в моем вкусе. – Он нащупал на полу свою рубашку. – А еще их нужно обучать, а это утомительно.

Тристан встал, и Люси ощутила приступ паники. Он уходит! Небольшая боль, которую он причинил, только начала утихать. И он оставит ее с болью и без удовлетворения.

– Стало быть, все дело в затруднениях, – решилась она.

– Именно. – Он начал натягивать рубашку и вначале запутался в ней; наконец просунул голову и добавил: – Никакой перетрах не стоит неудобств. По этой причине я не укладываю в постель девственниц, а также сестер, дочерей или матерей близких друзей. Потом хлопот не оберешься с адвокатами – вот главное затруднение. – Он нагнулся за жилеткой.

– Матерей? – ошеломленно переспросила Люси. – Дочерей?

Тристан застегивал пуговицы, по-военному аккуратно.

Он уходит!

Люси подавила приступ страха.

– Я не причиню тебе неудобств. Я никогда не кричу. И я много читала на эту тему, всю доступную литературу, даже непристойную. Я достаточно много знаю.

Он остался холоден:

– Ничего ты не знаешь.

Люси приподнялась и наконец позволила себе вспылить:

– Ты никогда не спрашивал, были ли у меня любовники. А я никогда не утверждала, что были.

– Я имею дело с женщинами, осознающими свои желания, – процедил он сквозь зубы, хватая скомканный пиджак. – Как-то я заметил, что твое пальто пахнет так, как мундиры моих парней, когда они возвращались из борделя… И опять же ты вполне способна пройти через любой разврат только для того, чтобы собрать материал для статьи или чего-то вроде того; с тебя станется.

Она встала в полный рост и выпалила ему в спину:

– Я не имела намерений нарушать твои правила относительно целомудрия. Однако слишком поздно. Они уже нарушены. И целомудрие, и правила.

Тристан замер. Рука, так нежно ласкавшая ее, сжималась и разжималась в кулак.

Скорость, с которой они перешли от экстаза к неловкости, была поразительна. У Люси даже голова закружилась. Тристан прав: она знала очень мало. По-прежнему мало.

– И поскольку мое целомудрие нарушено, может, ты решишь остаться?

Он обернулся и недоверчиво повторил:

– Нарушено?

Люси виновато пожала плечами:

– Признаюсь, мне никогда не доставляла удовольствие мысль умереть старой девой.

А также сойти в могилу нетронутой и нецелованной.

Раньше она размышляла: как это – целовать Тристана? Воображения не хватало; момент представлялся восхитительным и ужасным, а еще захватывающим, словно прыжок с высоты в воду. За которым следовало наказание: удар о камни.

Теперь получилось то же самое. Ее наказали.

Тристан был зол.

До нее дошло, что в основе его гипертрофированной реакции лежит скорее прагматизм, чем мораль. Он упоминал адвоката. И он дворянин. А она, в конце концов, все-таки дочь графа, незамужняя и еще достаточно молодая, чтобы забеременеть. Подобные Тристану мужчины не могут безнаказанно обесчестить женщину, подобную ей; обычно брак – единственный способ искупить грех, и каким бы подлецом Тристан ни являлся, он будет свято блюсти догматы, принятые в приличном обществе.

Люси облегченно вздохнула:

– Тристан, тебе должно быть известно, что целомудрие для женщины моего возраста вовсе не достоинство. Оно недорого стоит. Не хмурься так – я сама не понимаю, как это происходит. В молодости невинность составляет единственную ценность женщины, единственное, что определяет, кто возьмет ее в жены и возьмет ли кто-нибудь вообще; а в следующий момент невинность уже становится поводом для сожаления и для насмешек, потому что женщина не сумела расстаться с ней вовремя. Откровенно говоря, в моей ситуации она абсолютно бесполезна.

Тристан медленно покачал головой:

– Только не нужно приплетать политику ради того, чтобы заставить меня лечь с тобой!

Он вышел, не взяв шляпу.

Люси слепо уставилась в дверной проем. Ей хотелось лечь прямо на пол от внезапно нахлынувшей слабости. Самый неразборчивый в связях развратник Англии уходит, не обернувшись, едва вкусив ее прелестей.

– Ты уже погубил меня – так хотя бы доведи дело до конца! – выкрикнула она в пустоту.

Ответом было красноречивое молчание.

Люси опустилась на одеяло.

– Пожалуйста!

Холод распространился из груди по всему телу. Люси прикрыла глаза и заставила себя дышать, чтобы успокоиться. Это недопустимо – убиваться из-за какого-то мужчины! Особенно столь нерешительного.

Когда она открыла глаза, Тристан маячил в дверном проеме, изучая ее таким взглядом, которого ей и за сто лет не разгадать.

Люси прикусила губу. Вернулся за шляпой?

Тристан прошагал мимо шляпы, прямо в полукруг света. Пламя свечей дрогнуло и затрепетало.

Опустившись на колени рядом с Люси, теперь он смотрел на нее со смесью опаски и желания.

– К черту все. Я не могу отказать, если ты просишь.

Он подхватил ладонью ее затылок и коснулся губ. Затем, прерывисто дыша, поднял голову.

– Ты кошку заперла?

Люси выпучила глаза:

– Зачем?

Он красноречиво взглянул на нее:

– Сегодня я хочу, чтобы мне в спину впивались только твои когти.

– А-а… Я выпустила ее на улицу перед твоим приходом.

– Тогда приступим к обучению. Урок номер один: никогда не говори мужчине, что не хочешь причинить ему беспокойство. – Люси начала было отвечать, но Тристан покачал головой: – Никогда. Иначе вас обоих ждет мучительное разочарование. А теперь раздень меня.