как он выглядит, если только не предстоит свидание, деловая встреча или прием – то есть если это не для других. И напротив, он может бросить все свои силы и способности, чтобы устроить что-то для других, например, помочь наладить между собой отношения или устроить их на работу, но он соврешенно «вымотан», когда приходит время позаботиться о том же самом для себя.

Хотя в нем скапливается немало враждебности, он не позволяет себе это выразить, разве что находясь в очень сильном расстройстве. В других случаях его страшит возможность столкновений и даже трений по различным причинам. Отчасти это происходит потому, что тот, кто сам связал себе руки, не может и не сможет драться. А отчасти он боится кого-нибудь рассердить и предпочитает не спорить, «понять» и простить. Мы лучше поймем его страх, когда будем обсуждать межличностные отношения. В одном ряду с другими табу, и на самом деле под их нажимом, у него стоит табу на «агрессивность». Он не может защищать свое право на неприятие какого-либо человека, идеи, мотива, не может бороться с ними, если этого требуют обстоятельства. Он не может сознательно долгое время оставаться враждебным к человеку или просто быть недовольным. Следовательно, мстительные влечения так и остаются бессознательными и находят выражение только косвенно и в замаскированной форме. Он не может ни открыто требовать, ни упрекать. Самое трудное для него – критиковать, делать выговоры, обвинять, даже когда это представляется оправданным. Даже в шутку он не может сделать колючее, остроумное, ироничное замечание.

Подводя итоги, мы можем сказать, что под табу попадает все, что самонадеянно, эгоистично и агрессивно. Если мы в деталях представим себе, что именно и до какой степени ему нельзя, то увидим, как эти нельзя толстыми цепями сковывали его способности к нападению, борьбе, защите себя и своих интересов – всему, что могло бы сделать свой вклад в его развитие и повышение самооценки. Нельзя и самоумаление запускают процесс «усушки», который искусственно снижает его статус и заставляет его чувствовать себя ровно, как чувствовала себя во сне моя пациентка, которой приснилась ферма, где в результате беспощадного наказания она «усохла» наполовину и дошла до совершенной нищеты и слабоумия.

Поэтому смиренный тип личности не может сделать никакого агрессивного, экспансивного или ведущего к самоутверждению шага без того, чтобы не переступить через свои запреты. А их нарушение вызывает в нем самоосуждение и презрение к себе. Реакция на них наступает немедленно, как всеохватывающая, без конкретного содержания паника или же чувство вины. Если на переднем плане – презрение к себе, он может реагировать страхом быть смешным. Этот страх легко вызывает малейший шаг за свои же тесные рамки у него, такого мелкого и незначительного (по собственному самоощущению). Этот страх, даже если он сознателен, обычно выносится вовне. Он боится, что люди сочтут смешным его участие в дискуссии или в конкурсе на какую-либо должность либо несерьезно отнесутся к его творческим порывам. Однако большая часть этого страха остается бессознательной. Кажется, личность в любом случае никогда не отдает себе отчета в его чудовищном давлении. Но это он каменной глыбой придавливает человека к земле. Страх быть смешным особенно указывает на склонность к смирению. Он чужд захватническому типу. Тот может быть до крайности самонадеянным и даже не догадываться, что может быть смешным или что его считают смешным другие.

Лишенный возможности преследовать любые свои интересы, смиренный тип личности не столько должен делать что-то для других, но, в соответствии со своими внутренними предписаниями, должен быть сказочно щедрым, полезным, внимательным, понимающим, жалостливым, любящим и жертвенным. В его сознании любовь и жертва тесно переплетены: он должен всем пожертвовать ради любви – любовь и есть жертва.

Пока мы видели, что надо и нельзя весьма последовательны. Но рано или поздно противоречия между ними дадут о себе знать. Наивно ожидать, что у этого типа агрессивность, наглость или мстительность других людей будет вызывать скорее неприятие. Но на самом деле здесь двойственная установка. Он действительно ненавидит их, но еще и восхищается ими тайно или открыто, весьма неразборчиво – не отличая искренней уверенности в себе от наглости, внутренней силы – от эгоцентрической жестокости. Мы легко догадываемся, что, будучи порядком уставшим от своего нарочитого смирения, он восхищается чужой агрессивностью, недостающей или недоступной ему. Но постепенно становится ясно, что наше объяснение неполно. Мы видим, что в нем существует скрытая система ценностей, полностью противоположная только что описанной, и что он восхищается в агрессивном типе его захватническими влечениями, которые он должен подавить в себе как можно сильнее, ради интеграции. Он отрекается от собственной гордости и агрессивности, но восхищается ими в других, и это играет огромную роль в его болезненной зависимости, возможность которой мы обсудим в следующей главе.

По мере того как пациент обретает достаточно сил, чтобы повернуться лицом к своему конфликту, его захватнические влечения приобретают вполне резкие очертания. Он должен быть еще и абсолютно бесстрашным; еще ему надо вывернуться наизнанку ради своего процветания, и еще надо дать сдачи каждому обидчику. Поэтому в глубине души он презирает себя за любой намек на «трусость», неудачливость и уступчивость. Получается, он находится под постоянным перекрестным огнем. Он проклят, если действительно сделает что-то, и проклят, если не сделает. Если он отказывает в просьбе дать в долг или в услуге, то чувствует себя непорядочным и ужасным; если он выполняет подобные просьбы, то считает себя «лопухом». Вздумай он поставить обидчика на место, то пугается своей принципиальности и считает себя крайне неприятным человеком.

Пока он не может повернуться лицом к своему конфликту и работать над ним, потребность сдерживать подспудную агрессию заставляет ни на йоту не отступать от привычного образца смирения и тем самым усиливает его ригидность.

В центре картины, которая у нас сложилась, стоит образ человека, который сам зажал себя в тисках до такой степени, что усыхает как тростинка, лишь бы избежать захватнических шагов. Более того, как указывалось раньше, он чувствует, что по-прежнему вечно готов обвинять и презирать себя; он легко пугается и, как мы увидим, затрачивает много сил, чтобы смягчить все эти болезненные чувства. Прежде чем обсуждать дальнейшие детали и следствия его базисного состояния, попробуем разобраться в развитии этого состояния и рассмотреть факторы, толкающие личность в данном направлении.

Люди, которые позднее склоняются к решению о смирении, в раннем конфликте с людьми обычно выбирают движение к людям[57]. Как правило, окружение их детства имело характерные отличия от окружения захватнического типа, где ребенка с малых