Все это кажется нереальным, а потому гораздо легче забыть, что мы построили передачу на лжи. Но этого я и хотела, разве нет? Я хочу обо всем рассказать Амине, но мы до сих пор не разговариваем. «Видишь? Разумеется, я хочу этого. Как можно говорить о том, что меня удерживает отец, если я еду на ПодКон?» Может быть, если она увидит доказательство своей неправоты, то заберет слова обратно.

К счастью, сегодня у меня дружеское свидание с Рути. Мы решили поужинать в мексиканском ресторане в Балларде – в местечке с домашними тортильями и семью видами сальсы. После недели ежедневной работы до десяти вечера я выжата как лимон, а организм требует соли.

– ПодКон, – говорит Рути, макая чипс в пико-де-гайо. – Не могу поверить. Мы даже не дошли до десяти выпусков, а уже едем на гребаный ПодКон.

– Это удивительно, – соглашаюсь я, зачерпывая сальсу верде чипсом и задумчиво хрумкая им. Теперь изначальный восторг поутих, и я чувствую себя… странно. Я хочу, чтобы толика безграничного энтузиазма Рути передалась мне.

– Выглядишь немного потерянной. – Рути хмурится, словно раздумывая, стоит ли ей сказать то, что она хочет сказать. – Можно задам личный вопрос?

– Э… наверное?

Она смеется.

– Ты абсолютно вправе ответить «нет». Просто я рядом с тобой и Домиником целыми днями, пять дней в неделю. И в последнее время вы ведете себя особенно странно.

– Ты заметила?

Она кивает.

– Вы… – Она прерывает себя, качая головой. – Не могу поверить, что собираюсь спросить это, но… между вами что-то произошло? После разрыва?

В ответ я молчу, и у нее отвисает челюсть.

– Шай, – шепчет она, качая головой, но не осуждающе. – Боже. Я что-то почувствовала, и не хочу хвастаться, но обычно я на этот счет никогда не ошибаюсь. Никогда. Клянусь, я никому не скажу.

– Спасибо, – говорю я. – Наверное, мне все еще немного стыдно? – Но это не совсем верное слово. Это чувство вовсе не стыд, когда Доминик проводит рукой по своим волосам, и не стыд, когда он наклоняется, чтобы взять рабочую сумку, и мускулы его плеч перекатываются под рубашкой. – Но между нами, кажется, все кончено. – Я вспоминаю, как Доминик сумел храбро раскрыться перед другом детства. Если он смог сделать это перед человеком, с которым так много пережил вместе, то я и подавно должна справиться. – Мы спали всего пару раз.

– Рецидив, – говорит она. – Наверное, это должно было рано или поздно произойти, учитывая, что вы так тесно работаете вместе. Это произошло после Оркаса, да? Или на Оркасе?

Я снова молчу, и она визжит.

– Отчасти хочу тебя поздравить, потому что, ну, не будем кривить душой – парень великолепен. Умеет красиво прислониться.

– Это точно, – соглашаюсь я.

– С тобой точно все в порядке?

Рути слишком славная. Я ее не заслуживаю, ведь даже такой маленький кусочек правды все равно запятнан ложью.

– Мы пытаемся вести себя профессионально. Я, типа, прекратила все на прошлой неделе. Опять, – быстро добавляю я.

– Вы хотите быть вместе?

– Не совсем. Нет. – Почему все задают мне один и тот же вопрос, как будто он имеет значение? – Как думаешь, как бы отреагировали люди? Если бы узнали?

– Ну, во-первых, это было бы охуенное радио. Выпуск, где вы воссоединяетесь? Да у людей просто снесет крышу.

У меня на этот счет иное мнение.

– Но ты права, это сложно.

Я отпиваю сангрию.

– Что ж, меня официально тошнит от разговоров о себе. Пожалуйста, давай будем остаток вечера говорить только о тебе.

– Забавно, что ты думаешь, будто я интересная, – говорит она. – Ну, Марко меня, видимо, заго́стил, но я переписываюсь с девчонкой по имени Тейтум, и пока что все хорошо…

Я слушаю. Правда слушаю. Рути отличная, но, как бы я этого ни хотела, даже она не может стать бальзамом от одиночества. Потому что я лгу ей.

И потому что лгу самой себе.

* * *

К середине следующей недели Доминик выглядит так себе. То есть да, он по-прежнему очень привлекательный мужчина, но пару раз приходит на работу после половины десятого, почти не бреется, а когда улыбается – что происходит редко, – то в глазах нет прежнего огня. Резиновый мячик неподвижно лежит на столе, одинокий и грустный.

Честно говоря, я тоже чувствую себя так себе. Я разбиваюсь в лепешку, одновременно заваливая себя работой, готовясь к ПодКону и по привычке проверяя (несуществующие) сообщения от Доминика и Амины.

Я опять пристрастилась к поздним сменам, не желая, не дай бог, снова оказаться с ним наедине в лифте. Поэтому, когда он подходит к моему месту в полседьмого в среду после того, как все расходятся по домам, и касается плеча кончиками пальцев, я едва не ору от ужаса.

– Черт, я думала, ты ушел, – говорю я, хватаясь за сердце. – Ну и легкая же у тебя поступь.

– Извини, – говорит он, прислоняясь к столу. И, судя по всему, ему правда жаль.

– Знаю, наши столы близко, – говорю я. – Но иногда мне нравится думать, что между ними есть невидимая линия, и ты только что зашел в мой пузырь. А мне нравится мой пузырь.

– Извини еще раз, – говорит он, вздыхая. – Ох, ладно, все пошло не по плану. Слушай, мне просто очень нужно с тобой поговорить.

– Ладно. Говори, – обращаюсь я к монитору.

– Не здесь. – Услышав боль в его словах, я нехотя перевожу на него взгляд.

Он больше не похож на парня со стокового фото из категории «бизнес-кэжуал», с которым я сравнивала его прежде. На обычно идеально выглаженной рубашке как минимум три складки. Если я задержу на нем взгляд, то начну проигрывать в сознании все, чем мы занимались на острове, у него и у меня на кровати, на моем диване… А у моей воли есть предел. И когда он так смотрит на меня, моя решительность слабеет.

– Если мы правда собираемся выйти на сцену ПодКона через пару недель, то мне бы хотелось хоть иногда с тобой общаться, – говорит он. – Пожалуйста, выслушай меня хоть один раз, и если после этого не захочешь со мной разговаривать, то обещаю, что больше не буду поднимать эту тему.

На это сложно возразить – и я не возражаю.

На улице почти двадцать четыре градуса – жара для Сиэтла, – поэтому мы берем вещи и направляемся в парк Грин-Лейк. Судя по всему, у остальных горожан та же мысль, учитывая, сколько собачников, людей на роликовых коньках и бегунов мы встречаем на пути к скамейке с видом на озеро.

– Сегодня все такие вежливые, – говорит Доминик, опускаясь на скамью рядом со мной. – Стоит температуре подняться выше двадцати, как все вдруг начинают улыбаться. Мне это всегда нравилось.

Он прав – хорошая погода меняет людей. Угрюмая замкнутость так вшита в ДНК сиэтлцев, что немного витамина D превращает нас в удивительно общительных созданий.