работы. Травма головы не противоречила истории об автомобильной аварии. Поэтому после небольшой правки документов — Конвей намекнул, что в этом участвовали еще несколько человек из клиники, этот человек стал Патриком. А сам он — таинственным незнакомцем, который чудесным образом исцелился и выписался.

— И никто этого не заметил? — мне было трудно в это поверить. — Ни медсестры, ни врачи в реанимации?

Конвей пожал плечами:

— Сейчас у нас полно персонала по направлениям из кадровых агентств. Откуда только не едут! Некоторые и по-английски-то с трудом говорят, да еще и меняются каждый день. Никто вопросов не задавал.

Я подумала об этом бедолаге, умершем в одиночестве в чужой стране и похороненном в чужой могиле. Должно быть, кто-то его разыскивает. А Патрик выскользнул из страны по фальшивому паспорту. И ему не потребовались какие-то тайные лазейки. Он мог попасться, но для этого нужно было, чтобы кто-то добросовестно выполнил свою работу, чтобы кто-то обратил внимание. Но таких героев не нашлось. Даже я сама потворствовала подлогу — была так раздавлена скорбью, что и не подумала, что в могиле окажется кто-то другой. С чего бы?

Когда Конвей закончил болтать, я встала и незаметно вытерла рукавом стакан, из которого пила. В тот день я накинула на голову косынку — якобы для защиты от холодного воздуха. Но еще она не давала волосам упасть на этот противный ковер. Впрочем, его годами никто не пылесосил, и, если там найдут мой волос, будет нетрудно придумать объяснение, откуда он взялся. Когда Конвей выходил из комнаты за водой, я, не снимая перчаток, чуть повернула сбоку на газовом камине рукоятку, будто он уже давно понемногу выпускал ядовитый газ. В гостиной мерзавца было душно — ее явно давным-давно не проветривали, — а старомодные оконные рамы, как я заметила, были закрашены наглухо. Если Конвей просидит здесь всю ночь, он надышится газом насмерть. А если зажжет огонь или хота бы закурит, вся комната вспыхнет.

— Прощай, Джеймс, — сказала я перед уходом, іеперь уже полностью веря его словам.

Проходя мимо дивана, я незаметно вытащила из конверта чек, резонно полагая, что сегодня Конвей внутрь заглядывать не станет, раз уж он успел до половины прикончить бутылку виски. Я прощалась с ним навсегда. Он знал, кто я такая, и кто такая Сьюзи, и где мы обе живем. Он был неприемлемым риском для нас, для ребенка. К тому же мне казалось, что без него миру станет только лучше.

Теперь Конвей умер, а с ним умерла и тайна преступления Патрика. Никому и в голову не придет разыскивать моего мужа, никто не знает, что он жив. Кроме меня. Я очень жалела лишь о том, что, где бы он ни был — а в Испании он, конечно, не задержится надолго, поскольку может уехать оттуда на пароме в Северную Африку и раствориться без следа, — я не могу дать ему знать, что приду за ним, словно воплощение Возмездия. Ему это с рук не сойдет.

«Слышишь меня, Патрик, Шон или как там тебя? Тебе это с рук не сойдет!»

Среди всей лжи, его смерти, его измены, его воскрешения, это было единственное, в чем я была уверена. Он заплатит за все, что натворил.

Ведь я уже напала на его след.

Сьюзи

Когда в детстве я начинала нервничать — из-за экзаменов, или поругавшись с мамой из-за плохих отметок в школе, или в тот единственный раз, когда меня в восемь лет поймали в магазине на краже фруктовой жвачки, — я иногда представляла себе дающую мне советы бойкую подружку вроде тех, что встречаются в американских ситкомах. Вот и сейчас она отчитывала меня, уперев руки в бока: «Эй, подруга, да что с тобой? Твой муж запер тебя в музыкальной комнате! И я даже не спрашиваю, зачем вам вообще понадобилась музыкальная комната».

Это было тяжело осознавать. Очнувшись внизу, я еще долго лежала неподвижно, отказываясь верить в случившееся. Болели неловко вывернутая рука, ссадина на лбу. Это какая-то ошибка? Ник знает, где я? Мозг отказывался принимать правду. Конечно, знал. Ник не просто запихнул меня сюда. Он это спланировал. Всё — свет, жара, холод, музыка, слово на снегу и даже кролик — были его рук делом. Он сам признался. Нора не имела к этому никакого отношения — я понятия не имела, что она задумала, но точно не пыталась свести меня с ума. Этим занимался мой муж. Теперь я удивлялась, как не замечала этого раньше. Смартфон, постоянно разряжающийся из-за шпионских программ, которые Ник туда напихал. То, что ему всегда было известно, где я была и что делала. Дура…

Среди гитар, усилителей и кабелей стояла аккуратно застеленная раскладушка. На звукоизолированном полу — маленький коврик. Стопка книг, в основном о беременности. Вокруг вдоль стен — пустые полки, предназначавшиеся для коллекции вина. Пока же на них копилась пыль, и в темных уголках наверняка водились пауки. Ник оставил мне воду и даже сэндвич на тарелке. Он не желал мне зла. Во всяком случае, пока не родится ребенок. Просто хотел контролировать меня. Всегда только этого и хотел! А самое лучшее место для полного контроля — уютная темница, о существовании которой я и не подозревала. Мне давно было трудно спускаться по крутой лестнице. К тому же музыкальная комната была очередным проектом Ника, не вызывавшим у меня ни малейшего интереса. Я сама позволила ему строить эту тюрьму, пока сидела и горевала по другому.

«Совсем за дурака меня держишь?» — спросил он перед тем, как меня вырубить, и был прав. Я вела себя так, будто он слеп и не замечает ни моих покрасневших опухших глаз, ни того, что я постоянно проверяю телефон, ни того, как я вздрагиваю при каждом звонке в дверь или при виде разбитой машины по телевизору. Думала, что раз он молчит, значит, не замечает. Забыла, что Ник всегда отмалчивается. Забыла о предыдущем наказании — о переезде сюда, за город. И теперь, чтобы добиться моего покаяния, потребовалась другая тюрьма, поменьше и построже.

А я и в самом деле раскаивалась. Если бы была возможность вернуться на год назад, я бы не взглянула в сторону Дэмьена, не поехала бы на ту дурацкую конференцию, прошла бы мимо тебя в баре и отправилась спать в одиночестве в свой номер.

Я приняла бы свою участь, любящего мужа, работу, которая у меня так хорошо получалась, и не стала бы искать ничего больше. Я не