вербовке матросов»; они останавливали корабли во всех океанах, обыскивали их и, если находили в судовой команде англичан, шотландцев, ирландцев или валлийцев, арестовывали их и заставляли служить в составе королевского флота. Вскоре они стали так же обходиться и с американскими кораблями. Правда, некоторые матросы, дезертировавшие из британского флота, разжились фальшивыми американскими паспортами, но многие американцы, облыжно обвиненные в том, что они англичане или ирландцы, подверглись насильственной вербовке. Если Государственный департамент подавал жалобу в Foreign Office, приходил ответ, что либо данного человека не могут найти, либо он в плавании либо уже умер. Самый громкий случай произошел с американским фрегатом «Чесапик», путь которому заблокировал английский фрегат «Леопард» якобы в поисках дезертиров. Когда капитан отказался пустить англичан на борт, фрегат обстрелял «Чесапик»: трое были убиты, восемнадцать человек ранены. Это оскорбление американского флага, случившееся в мирное время (1807), вызвало огромное, единодушное и законное возмущение. «Нападение на „Чесапик“ объединяет в безысходном отчаянии всех американцев, независимо от партийной принадлежности», — сказал Джефферсон и позднее добавил: «Мне оставалось лишь разомкнуть руки, сдерживающие войну». Но Джефферсон не хотел войны, и тон его заявления был настолько сдержанным, что вспыльчивый Джон Рэндольф даже заметил, что оно скорее походит на извинительное письмо. Для нейтральных стран ситуация на море стала недопустимой. Тайный совет Великобритании возбранял торговлю с европейскими портами. Декреты Наполеона (Берлин, 1806; Милан, 1807) запрещали всякую торговлю с Британскими островами и приказывали захватывать корабли, идущие из Англии или ее колоний. Какая же участь между приказами Совета и декретами ожидала судовладельцев-янки? В этих трудных обстоятельствах оставалось лишь воспевать их умения и мастерство, нежели уповать на процветание.

Дуэль Аарона Бёрра с Александром Гамильтоном в 1804 году. Гравюра XIX века

13. Джефферсон полагал, что заставит уважать Америку с помощью так называемого мирного принуждения. Под этой странной и противоречивой формулировкой он подразумевал старый метод: разрыв торговых отношений. «Торговля с нами для них так важна, — наивно утверждал он, имея в виду французов и англичан, — что они не колеблясь все равно будут покупать наш товар, даже если единственной ценой, которую мы затребуем, будет справедливость». Член партии Джефферсона Джон Рэндольф протестовал против этого milk and water bill (закона о молоке, разбавленном водой), утверждая, что этот закон «вызывает такое презрение, что вряд ли привлечет внимание даже самого захудалого европейского государства». Следует заметить, что факты подтвердили слова Рэндольфа. Монро, направленный в Лондон на переговоры, так ничего и не добился. Американское эмбарго, наложенное на всю внешнюю торговлю (22 декабря 1807 года), принесло гораздо больше вреда самой Америке, чем Франции или Англии. Впрочем, сами американские судовладельцы его не соблюдали. Стоимость перевозок была настолько высока, что они шли на любой риск. В результате в 1808 году по Байонскому предписанию Наполеона любое американское судно, зашедшее во французский порт, объявлялось собственностью Франции. «Ибо это не могут быть суда Соединенных Штатов, — заметил он иронически, — в этом случае они бы соблюдали эмбарго; выходит, это английские суда, замаскированные под американские».

Ирвин Джон Биван. Обстрел американского фрегата «Чесапик» британским фрегатом «Леопард» в 1807 году. XIX век

14. Судовладельцы-федералисты стали интересоваться, долго ли еще их будут приносить в жертву аграрному пацифизму вашингтонского «шарлатана». «Я сниму эмбарго, — уведомил Джефферсон Париж и Лондон, — если будут отменены приказы Совета и декреты». Джордж Каннинг с иронической вежливостью ответил, что «ее величество была бы рада, если бы сняли эмбарго, которое доставляет столько неприятностей американскому народу», но, однако, подтвердил приказы в Совете. В Новой Англии возмущение грозило перерасти в восстание, а на некоторых городских собраниях даже велись разговоры об отделении. За три дня до инаугурации своего преемника Джеймса Мэдисона (март 1809-го) Джефферсон был вынужден пойти на попятную. Он отменил эмбарго. Насколько блестящими были первые четыре года его президентства, когда была куплена Луизиана, настолько посредственными оказались четыре года его второго срока. Джон Рэндольф сравнил их с библейскими тощими коровами, которые пожрали тучных коров. В конце концов Джефферсон сам начал задаваться вопросом, избежит ли страна войны. «Возможно, — написал он другу, — кит в океане устанет от одиночества, которое сам и создал в этой стихии, и вернется к честным принципам; возможно, его приятель-вор поймет, что виноград кислый… Мне кажется, что в жизни человека достаточно одной войны, а мы с Вами уже прошли ее, утратив всякое желание испытать другую. Но если это все-таки неизбежно, мы должны участвовать в ней как настоящие мужчины, пусть и немолодые, но еще способные свершить что-то достойное…» Он был счастлив передать бразды правления Мэдисону, которого сам выбрал в качестве преемника и препоручил партии. Он говорил: «Ни один каторжник, освобожденный от своих цепей, не испытал такого облегчения, как я, когда с меня сняли оковы власти».

Карикатура на Закон об эмбарго: Джефферсон и эмбарго в виде черепахи не позволяют контрабандисту продать бочонок рома британцам. 1807

VII. Горести проигранной войны

1. Мэдисон — крупный знаток конституционного права, человек тонкого ума и глубокой порядочности, гораздо более эрудированный, чем Джефферсон, с юных лет отличался особым блеском, но при этом всегда оставался на втором плане. Он стеснялся своей физической немощи, не позволившей ему участвовать в Войне за независимость. С раннего детства он полагал, что ему уготована ранняя смерть, но он ушел из жизни только в восемьдесят пять лет. Невысокий голубоглазый блондин, всегда одетый в черное, с завязанными на затылке напудренными волосами, он проводил все свое время за чтением и сочинениями. Друзья любили его, народ его не знал. И хотя в узком кругу он проявлял присущее ему чувство юмора, которое можно было даже назвать галльским, те, кто был мало с ним знаком, считали его настолько пресным, что даже не пытались приписать ему какие-то скандальные истории. Без помощи своей жены и Джефферсона он никогда бы не стал президентом, правда не слишком сожалел об этом. В сорок три года он женился на молодой вдове Долли Тодд, хорошенькой толстушке, настолько же умело лавировавшей в среде политиков, насколько в этом ничего не смыслил ее муж. Он познакомился с ней Филадельфии, где она вместе с матерью держала пансион, где останавливался ужасный Аарон Бёрр. Однажды он привел туда «великого маленького Мэдисона», тот влюбился в Долли и женился на ней. В бытность его госсекретарем, она подготовила его предвыборную кампанию на пост президента, угощала членов конгресса настолько изысканными и обильными яствами, что необычно высокую смертность среди сенаторов в тот год общественное мнение приписывало именно этим пиршествам. В день инаугурации Мэдисона трясло так,