Шрифт:
Закладка:
Раньше ее поступки затрагивали только ее одну, а теперь, хочет она этого или нет, и других цепляют, портят им жизнь. А что ж будет, когда она выйдет замуж? Чем дольше живешь на свете, тем больше людей твоя судьба задевает, и жить тебе все трудней. Закон, что ли, такой у жизни есть?
Никогда с ней не было ничего такого, разве что в далеком детстве. После того как они получили похоронку на отца, мать слегла, и Нюра вызвалась испечь хлеб. И как-то уж так вышло, что с одного боку каравай у нее обуглился, а с другого совсем не пропекся, хоть свистульки из мокрого мякиша лепи. А муку она угробила последнюю в доме… Вот тогда и стало ей, как сейчас, впору хоть сквозь землю провалиться. Так тогда хоть перед родной матерью и голодными братишкой с сестренкой ей было стыдно, а теперь — перед чужим человеком. Или не такой уж Михаил чужой?..
Нюра испугалась, что теперь, после того как она всенародно опозорилась, Михаилу просто невмоготу станет ее любить. Она даже покосилась на него: как он там, не разлюбил еще? Но по виду Михаила ничего нельзя было понять. Он был таким же, как вчера и позавчера, разве самую малость задумчивей, словно все время решал и никак не мог решить какую-то неухватистую задачу.
И тут Нюру обожгла догадка: скорей всего Михаил не ругать ее пришел, а утешать, парнишка он добрый. Уж лучше бы ругал! Нюра боялась: если Михаил примется утешать ее — она не выдержит и разревется, как последняя дура. Любую ругань она осилит, еще и сдачи обидчику сполна даст, а вот утешения… Наверно, все дело в том, что поругивали ее в жизни чаще, чем утешали, вот и не выработалось у нее противоядия против опасных, размягчающих душу ласковых слов.
К тому же Нюра была убеждена: тех, кого мы утешаем, уже нельзя любить. И, спеша опередить Михаила со всеми его предполагаемыми утешениями, она спросила быстро и язвительно:
— Что ж студентка отпустила тебя так быстро? Иль поцапались?
— О чем ты? — не понял Михаил. — Уезжает она вечерним пароходом, вот и попросила отнести чемодан на пристань. А с пристани я сразу сюда. Догадался: ты тут будешь, на нашем месте.
— Что-то больно ты к ней добрый… — проворчала Нюра, а сама подумала: «Вот оно что-то… Практикантка искала в Михаиле лишь носильщика для своего чемодана, а мы с Дашей навыдумывали черт те чего. А все Дашка непутевая: у самой увели женишка из-под носа, вот ей всюду и мерещатся соперницы».
Нюра обрадовалась, что все теперь разъяснилось, и вроде бы даже малость разочаровалась, что все вышло так просто. И тут же озлилась на себя: тебе, кума, никогда не угодишь!
А главное, выходит: никакой соперницы у нее нет к в помине никогда не было и совсем зря она осрамилась. Вся эта затея с проволокой впервые показалась Нюре не только нечестной, а то даже, если верить Филину, и преступной, но еще и глупой-преглупой. Это надо уметь — наломать дров и попасть в беду ни за что ни про что. Эх, кабы знатье…
И все-таки Нюре трудно было вот так сразу переступить через все прежние свои подозрения. А что, если не в одном чемодане тут дело и на прощание хитрая практикантка выцарапала у Михаила согласие писать ей в Ленинград письма до востребования? Нюра еще ни разу в жизни не получала таких писем, и в ее представлении с письмами до востребования было связано что-то тайное и нечестное. Для полной ясности она спросила:
— Значит, укатила твоя дроля и адресочка не оставила?
— Какая еще дроля? И зачем мне ее адрес? Что-то не пойму я тебя…
— Ну, счастливого ей пути! — искренне пожелала Нюра и разом простила залетной студентке все: и что глазела та бесстыже на чужого парня, и привычку пижонскую читать в накомарнике, и маникюр ее фиолетовый.
Спрашивается, и чего они с Дашей так взъелись на эту бедолагу? Девка как девка: выросла в городе, вот и не похожа на поселковых. Пусть плывет себе подальше и сюда больше не возвращается. Разве мало других поселков на реке, а других рек и того больше. Выбирай себе поселок побогаче, а то и город помноголюдней, где дома с паровым отоплением и клуб многоэтажный, и живи себе припеваючи!
Нюре даже самой понравилось, что она такая немелочная: вон целый Дворец культуры задарма практикантке подкинула!..
— Хочешь, я пойду к начальнику запани и поговорю? — сказал вдруг Михаил. — Попрошу, чтоб он оставил тебя бригадиром. Ко мне он вроде неплохо относится… Сходить?
Нюра видела: стоит только ей поддакнуть, и Михаил хоть сейчас послушно пойдет к Федору Николаевичу. Но она и другое разглядела: послушный-то он послушный, а идти на поклон ему не очень-то хочется. И совсем не потому, что лень для нее постараться, а просто не привык он обивать крутые начальнические пороги. Михаил как-то признался ей, что для него нет ничего хуже — выпрашивать что-либо у начальства. Он и работал лишь с двумя подсобными рабочими, хотя ему полагается еще и третий, но прижимистый Федор Николаевич сразу этого третьего подсобника не выделил, а позже Михаил постеснялся требовать.
А главное, поняла она: ничего путного из этих переговоров не выйдет. Федор Николаевич, чего доброго, еще решит, что она подсылает Михаила нарочно, и сильней нынешнего запрезирает ее. Подумает: измором хочет дева взять!
Она представила, как шуганет Федор Николаевич непрошеного ее заступника, только пятками Михаил засверкает! Говорить с Федором Николаевичем надо умеючи, где уж тут Михаилу справиться? На миг Нюре даже обидно стало, что на поверку суженый ее оказался таким неумелым и не может одолеть самую первую житейскую колдобину на их пути. А как же дальше? Как они станут пересиливать все другие буераки и завалы, ведь без них ни одна жизнь пока что не обходится.
Но Нюра тут же и выход нашла. Пусть Михаил не умеет разговаривать со строгими начальниками и добиваться своего, а она-то на что? Да она не то что за двоих, за десятерых наговорит, только уши подставляй! И если они поженятся, семья их всегда сумеет постоять
