Замечание кажется странным, но хорошо понятным. У солдат не было кино, музыки, радио, никаких развлечений, они никогда не встречались с женщинами и детьми, как это было у солдат, воевавших во Франции. И все-таки само отсутствие этих удовольствий создавало иную шкалу ценностей. Они испытывали острый и огромный аппетит к самым малым мелочам. Купание в море стало источником неописуемой радости. Избавиться от мух, смыть пыль с глаз и рта, вновь ощутить прохладу: это стало верхом ощущений, которое сейчас превосходило все их мечты по дому. Готовить вечерний чай, делить посылку с Родины, пирожное или плитку шоколада, долгие разговоры при звездах, беседы о том, чем они займутся, «когда все это закончится», – все эти вещи обретали почти мистическое звучание, которое стало достаточно знакомым в Западной пустыне в Египте во время Второй мировой войны или на любом удаленном фронте любой войны. Тут не было фотографий любимых девушек, до них не доходили никакие эротические журналы (они были рады, если вдруг видели газету из дому, хотя и месячной давности), не было и медсестер или женских отрядов. Возможно, из-за этого их сексуальные инстинкты временно бездействовали или, скорее, поглощались в мелочах их крепкой братской дружбы, щедрых чувств, порожденных окружавшими их опасностями. Пороков было очень мало. Обычные преступления затерялись в невиновности преступлений самой войны. Определенно, не было возможностей для пьянства[22], а азартных игр было не более, чем малокровного времяпровождения в мире, где деньги значат меньше всего.

Они мечтали не о мягких постелях и горячих ваннах, а о противомоскитных сетках и мыле для соленой воды. Повышение в чине ценилось, но так же ценилась и похвала или медаль. Французский командир генерал Гуро, который заменил д’Амада, строил своих солдат в каре при лунном свете и торжественно вручал Военный крест (Croix de Guerre) и посвящал в рыцари некоторых юных бородачей, которые, по всеобщему признанию, заслужили эти почести лишь несколько дней или даже часов назад. И это производило куда большее впечатление, чем какой-нибудь церемониал в казармах. На этом узком фронте они все были строгими судьями храбрости.

Возможно, в окопах родилась небольшая система традиций, делавшая более переносимой жизнь солдат. Сюда входило сознательное преуменьшение драматических и опасных сторон бытия. Самая большая турецкая пушка, стрелявшая из Кум-Кале, была известна как «Азиатская Аннушка». А другую прозвали «Быстрый Дик». Местам, где происходили самые кровопролитные бои, присваивали такие названия, как «Вокзал Клафэм», «Виноградник», «Фасоль». В нецензурных выражениях и в простом, ироничном, грубоватом юморе был заложен некий защитный механизм: «Боже, дай нам победу! Но не в нашем секторе». «Ну как, хорошо моется?» – спрашивает высокопоставленный генерал солдата, который моется одной кружкой воды. «Конечно, сэр! – отвечает солдат. – Только я хотел бы быть чертовой канарейкой!»

Солдаты проводят часы за благоустройством своих блиндажей, в поисках вшей в одежде, в приготовлении пищи (блины из муки и воды скоро становятся повсеместно популярными), в писании дневников и писем[23].

Некоторым удавалось даже уделять время своему хобби. Например, среди французов в мягкой форме вспыхнула лихорадка раскопок древностей. На Лемносе до высадки на месте Древней Гефестии они откопали искалеченную статую Эроса, а попав на мыс Хеллес, они пришли в восторг от того, что в азиатской Анни были погребены другие предметы древности. В воронке от снаряда были найдены два кувшина, содержащие скелеты. А когда солдаты стали копать окопы в Хиссарлыке, они наткнулись на ряд каменных саркофагов, которые глухо гудели при ударах по ним киркой. За столетия (все сразу же пришли к выводу, что эти находки относятся ко временам Древней Трои) почва, зерно за зерном, проникла во внутренности гробниц, но солдатам удалось откопать много костей, ваз, ламп и глиняных статуй мужчин и женщин. Французский доктор написал своей жене об одной особенно красивой чаше: «Ее длинные ручки, почти эфемерные в своей утонченности, придают этой вещице трепетание крыльев».

Живя под землей, многие солдаты приспособились к окружающему их миру насекомых. Они устраивали бои между сороконожками и скорпионами, и проходили часы, пока они наблюдали, как муравьиный лев копает свои маленькие кратеры в песке. Он ходит по кругу, по часовой стрелке, а потом наоборот, поднимая почву своими огромными плавниками, подбрасывает ее на голову, а потом резким движением вперед перебрасывает ее через край кратера. Когда строительство кратера завершено, а крылатый муравей прячется на его дне, солдаты подбрасывали жуков и других насекомых на край воронки, и тут происходила короткая потасовка в песке, внезапный прыжок, а потом медленная смерть, пока крылатый муравей высасывал до капли кровь из своей жертвы. Возможно, в этой пещерной войне в окопах муравьиный лев был чем-то символичным.

По траншеям АНЗАК тек поток слухов, и они обычно базировались на чем-то услышанном «там, на берегу», или от чьего-то ординарца, или повара, или связиста в штабе бригады или батальона. Ходили самые невероятные истории: будто в одном секторе все турки были одеты женщинами, Гамильтона якобы сняли с поста, что русские высадились на Босфоре и потопили «Гебен», будто Энвер приказал провести общее наступление в знак празднования первого дня Рамадана 12 июля, на корабле в Мудросе будто бы была схвачена отъявленная шпионка.

Если только не кипели бои, один день походил на другой. Подъем в окопах в 3.00, первые выстрелы на рассвете доходят до крещендо и замирают. Утренний обстрел, вечерняя баня, ритуал приготовления чая и долгие беседы под звездами. Наконец, как только наступает темнота, приглушенные звуки караванов мулов, добирающихся к линии фронта с тюками грузов на спинах.

Иногда происходило неожиданное, когда германский и британский аэропланы низко над землей затевали ружейную дуэль прямо над окопами, и обе армии прекращали огонь, наблюдая за происходящим. Или когда турки забрасывали траншеи союзников листовками на урду с призывами к индийским солдатам прекратить воевать с их братьями-мусульманами. Это изобретение имело весьма незначительный успех среди гурков, которые не умели читать на урду и которые, будучи индуистами по религии, ненавидели Магомета.

Авиация была особым предметом обожания среди солдат. Будучи прикованными к своим окопам, солдаты могли лишь мечтать о том, как бы постранствовать далеко позади вражеских окопов. Увидеть другую сторону Ачи-Баба для них являлось чуть ли не таким же чудом, как посмотреть на другую сторону Луны. Константинополь был страшной фантазией, зрелищем минаретов и базаров со специями, халифов и гаремов, драгоценностей и одалисок, вертящихся дервишей. Конечно, Константинополь вовсе не был таким. Но просто иметь возможность пролететь по воздуху – в 1915 году это было сродни сказке о ковре-самолете. И конечно, огромное оживление