вообще поняла смысл моих слов, но упираться перестаёт. Вновь привлекаю к себе и укрываю одеялом. Её ладошки прижимаются к моей груди, а голова склоняется на плечо. Она вновь впадает в сонную дрёму.

Добровольский окидывает меня совсем не дружеским взглядом и, поправив на бёдрах сползшее полотенце, идёт делать чай. Я бы тоже не отказался от чашки горячего напитка, но мне вряд ли предложат.

— Эльф, маленький мой, — глажу её по подсохшим волосам. — Прости меня, пожалуйста, прости. Я совсем не хотел тебя обижать. Сам не знаю, что на меня нашло. Я никогда тебе больше ничего плохого не скажу.

Она вряд ли меня слышит. Трётся носиком о моё плечо и глубже зарывается в моё тело. Возможно, путает с Мареком. Поправляю в очередной раз одеяло и начинаю укачивать, словно ребёнка. Впрочем, я не слишком хорошо знаю, как качают детей. Ведь моему сыну уже девять. Сыну, к которому я не представляю, с какой стороны подойти, что сказать, как объяснить ситуацию. И можно ли её как-то объяснить девятилетнему ребёнку?

Когда чай остывает, Марк приносит кружку в спальню, и мы снова будим Элю. Я придерживаю за плечи, а друг помогает держать кружку. Не быстро, но девушка всё выпивает.

— Не засыпай, милая, — просит Марк. — Сейчас глазки промоем.

Приносит другой флакон и небольшие квадратики стерильных салфеток. Я вновь придерживаю её голову, а друг промывает воспалённые глаза, промокая марлевой салфеткой от внешнего края к внутреннему. После, судя по всему, малоприятной процедуры, Эля пытается сесть.

— В туалет нужно? — догадывается Марк. — Идём. Я помогу тебе дойти.

Я тоже могу помочь. Но понимаю, что они очень близки друг с другом. И дело совсем не в годах, что мы с Элиной не виделись. Не без сожаления, но отпускаю девушку. Руки Марка тут же притягивают её к себе.

— Я тебе тоже чай сделал, — бросает в мою сторону. — Там Элина бутылка с ромом. Можешь добавить. Не помешает. Мы здорово перенервничали.

На столе стоят две большие кружки с чаем. Но он ещё очень горячий. Видимо для девушки Марк охладил его в миске с водой. Сажусь на стул и медленно обвожу взглядом кухню. Хорошо помню, как мы с Элей здесь вдвоём завтракали, а в последнюю неделю перед моим отъездом — ужинали. Уже, как оказывается, втроём. Я часто подходил к ней сзади и обнимал. Мне так нравилось. Теперь от этих воспоминаний веет теплом. Но, если бы она позволила, то снова бы подошёл и обнял. Представляю перед глазами Милану. Хотел бы я её видеть на этой кухне? Нет, не хотел. Она мне всё ещё нравится. Можно вместе провести очередной вечер. Но между нами нет тепла. И не будет. Я уже знаю, с чем сравнить.

— Уснула, — Марк садится на другой стул и щедро доливает чашки с чаем ромом.

— Ты её любишь? — сразу спрашиваю напрямую.

Друг не отводит взгляда и не пытается уйти от ответа.

— Я не знаю, Тур.

— Ты же психиатр. Если ты не знаешь, то кто тогда? — хмыкаю я.

— Сапожник всегда без сапог, — пожимает плечами Добровольский. — И я не психолог. Я помогаю больным душам, а не анализирую их. Но никто из нас не болен, даже Костя. У него психологическая зависимость. И на это имеется множество причин. Но у меня нет протокола его лечения. Я не занимаюсь подобными случаями. Он не хочет обращаться к специалистам. Отказывается категорически. Не считает себя зависимым. Здесь не всем можно помочь. Есть у меня пара знакомых специалистов. Нужно будет съездить к ним с Элей, поговорить, узнать, как правильно себя с ним вести, чтобы незаметно для него подтолкнуть его к решению остановиться. Чтобы он пришёл к этому сам.

Что касается любви? На данный момент — Эля самое дорогое, что у меня есть, что осталось после гибели Евы. Но Молчанов в тот вечер был не прав. Я очень хорошо разделяю Еву и Элю. Элина — отдельный, самостоятельный человек. Да, я во многом помогал ей. Но не потому, что мы занимались сексом. Я видел отдачу от собственной помощи. Видел, что все мои начинания имеют мощное продолжение. И, когда всё только раскручивалось, мы с Элей ещё не спали. Секс появился позже. Но, не как её благодарность. Знаешь, как она меня называет? «Моё сладенькое». Ей тоже нужно о что-то опереться. Этот город ломает слабых и выбрасывает за свои пределы, а сильных постоянно проверяет на прочность. Кого-то закаляет ещё больше, а кто-то со временем сдаётся и пополняет ряды за городской стеной.

— Всё же, — настаиваю я. — Ты никогда не хотел на ней жениться. Перестать делить с Комаровым?

— А я с ним её и не делю. Она никогда не была его. Я воспринимаю его рядом с ней, как …как… вибратор, что ли, — повторяет Марк мою собственную мысль. — Жениться я ей не предлагал, хотя бы потому, что она никогда не уйдёт от Кости. Чтобы не случилось. Именно он оказался рядом с ней в трудную для неё минуту. Он помог ей один раз, а она ему будет помогать всю жизнь. В этом вся Эля. Её уже не переделаешь.

Я не знаю, как и сама Эля, почему Костя женился на ней. Она его об этом не просила. Но хозяин города, по сути, оказался самым настоящим рабом этого города. Костю вели с самого начала, показывая ему все преимущества власти. Его учили брать, добиваться, властвовать, но не любить, не показывать свою слабость. Но в нём так и остался жить недолюблёный маленький мальчик. Возможно, на момент его с Элиной встречи она показалась ему ещё слабее и уязвимее, чем он сам. Такую Элину он мог видеть рядом с собой.

Слова Марека сложно воспринимать, но я с ними соглашаюсь.

— Они изменяют друг другу? — перехожу я к другому вопросу.

— Нет, — качает головой Марк. — Как можно изменять там, где не было любви? Никто из них не клялся в верности друг другу. Костю не воспитывали в традициях семьи, его воспитывали в атмосфере города. Там, где каждый день большие деньги, власть, секс и другая грязь крутятся, как песок с цементом в одной бетономешалке. Одно не отделить от другого. Особенно на самой верхушке. Костя влился в этот поток, вращается в нём, следует за ним, неотделим от него. Он, словно сам город, живёт и дышит с ним в унисон. Даже, если Костя узнает, что между мной и Элей есть секс, это ничего не изменит между ними. Возможно, Костя лишь