Шрифт:
Закладка:
– Слухай меня, Бердан Рамзеич!..
Перри перебил:
– Больше не слушаю. Нечего тебе мне страдать и песни петь – я не невеста! Чтоб были рабочие, а жалобы мне не нужны! Ступай в воеводство и делай мне живых людей!
– Слухаю, Бердан Рамзеич, слухаю, сударь! Токмо ни хрена не выйдет, вот тебе покойница мать…
– Ступай в свое воеводство! – раздраженно сказал Перри.
– Дозволь тогда, Бердан Рамзеич, хучь камень дикий возкой до весны оставить. Он и пужает мужиков – дюже тяжесть агромадна, да и ломка на Люторце не способна…
– Дозволяю, – ответил Перри, догадавшись, что сейчас ему не до новых работ, впору сделанное от разлива уберечь. – Только ты ступай, воевода! Очень ты речист, а на дело хитер без смысла!
– Благодарим за камень! Прощевайте, Бердан Рамзеич!..
Воевода негромко выговорил еще несколько слов и удалился.
Последние слова он сказал на местном языке, по-епифански, поэтому Перри ничего в них не понял. А если б и понял, то добра бы в них себе не увидел.
7
На зиму все пять немцев-инженеров тоже приехали в Епифань. Они обросли бородами, постарели за полгода и явно одичали.
Карла Бергена грызла жестокая скорбь по своей германке-жене, но он подписал договор с царем на год, а ранее уехать было нельзя: в ту пору лиха была русская расправа. Поэтому молодой немец дрожал от ужаса и семейной тоски, и работа у него валилась из рук.
Остальные немцы тоже заплошали и жалели, что приехали в Россию за длинными рублями.
Один Перри не сдавался, и сердечная печаль по Мери находила себе исход в его лютой энергии.
На техническом совете с немцами Перри выяснил, что положение с недоделанными шлюзами грозное. Весенние воды могут начисто снести сооружения, особенно же Люторецкой и Муровлянской шлюзы, откуда еще в августе сбежали все рабочие.
По последнему наряду Перри епифанский воевода ничего не поставил: то ли злая воля в том его была, то ли правда – рабочих согнать нельзя было.
Обсудив работы, инженеры не выдумали, как уберечь шлюзы от весны. Перри знал, что царь Петр приказывал в Петербурге инженерам, которые строили корабли, чтобы они надевали черные погребальные балахоны. Если спуск и пробное плавание нового корабля проходили отлично, царь давал инженеру-корабельщику награду сто либо более рублей, смотря по емкости судна, и личными руками снимал с инженера смертный балахон. Если же корабль давал течь и кренился без причины, еще пуще того – тонул у берега, царь предавал таких корабельщиков на скорую казнь – на снос головы.
Перри не боялся утраты своей головы, однако допускал ее, но немцам ничего не говорил.
Потянулась великорусская зима. Епифань засыпалась снегом, окрестности окончательно замолчали. Казалось, что люди здесь живут с великой скорбию и мучительной скукой. А на самом деле – ничего себе. Ходили друг к другу на многие праздники, пили самодельное вино, ели квашеную капусту и моченые яблоки и по разу женились.
Загнанный скукой и одиночеством, один из немцев – Петер Форх – женился Рождеством на епифанской боярышне – Ксении Тарасовне Родионовой, дочери богатого торговца солью. Отец ее имел свой обоз в сорок подвод, который странствовал меж Астраханью и Москвой с двадцатью чумаками, снабжая солью полночные провинции. А в молодости Тарас Захарович Родионов и сам чумачил. Петер Форх переселился к тестю и вскоре пополнел от мирной жизни и заботливого питания.
Все инженеры, под началом Перри, до самого нового европейского года усердно занимались составлением исполнительных чертежей, смет на израсходованный материалы и рабочие руки, а также прожектировали всякие способы безопасного пропуска весенних вод.
Перри написал царю рапорт, где изложил всю историю работ, указал на роковую нехватку рабочих и усумнился в конечном благополучии. В копии свой рапорт Перри направил аглицкому послу в Санкт-Петербург – на всякий случай.
В феврале в Епифань прибыл царский курьер с пакетом для Перри.
«Бертрану Перри,
Главному инженеру-строителю Епифанских шлюзов
и каналов меж Доном и Окой реками
Слух о твоей неспособной работе дошел до меня допрежь твоей челобитной. Из сей незадачи я усматриваю, что тамошний епифанский народ – холуй и пользы своей не принимает, а сверх того и тебе следовает круче волю мою гнуть и утруждать сподручных втугачку, дабы никому не было под стать на ослушание решиться: будь то мастер-иноземец или черный люд.
Обсудив круг мыслей, до Епифанских шлюзов касающихся, я порешил упредительные меры на нонешнее лето.
Воеводу твово я прогнал и епитимью ему назначил – с Азова брандеры на Воронеж гнать по мелям великим. А новым воеводой посылаю тебе Гришку Салтыкова – человека твердого и ходовитого, мне известного и лихого на скорую расправу. Он тебе будет первый помощник по пешей и гужевой силе.
Кроме того, я объявляю епифанское воеводство на военном положении, а мужское население забираю в солдаты сплошь! Затем я шлю тебе поручиков и капитанов отборного свойства, кои с ротами епифанских рекрутов и ополченцев придут на твои работы, а ты считайся полным генералом, а помощникам и сподручным мастерам также раздай подобающие чины, коих с них станет.
В иных смежных воеводствах, кои работам твоим под стать, также я военное положение учредил…
Ежели и в нонешнем лете прогадаешь со шлюзами и каналами – тогда гляди сам. Что ты британец – отрадой тебе не станется».
Перри обрадовался такому ответу Петра. Успех работ после таких епифанских реформ был теперь обнадежен.
Лишь бы весна особо не нагадила и прошлогодний труд не пошел прахом и убытками.
В марте Перри получил из Ньюкестля письмо. Он прочел его, как весть с того света, до того заржавело его сердце к своей минувшей судьбе.
«Бертран!
В новогодний день умер мой первенец, мой сын. Все тело мое болит при воспоминании о нем. Ты прости, что я тебе пишу, чужому теперь человеку, но ты верил в мою искренность. Ты помнишь, я тебе говорила – кому первому отдаст женщина свой поцелуй, того она помнит всю жизнь. И я тебя помню и поэтому пишу о своем потерянном даре – маленьком сыне. Он был мне дороже мужа, дороже твоей памяти и дороже себя. О, во сколько раз дороже всех моих кровных драгоценностей! Не буду писать о нем тебе, а то заплачу и не кончу и второго письма. Первое я тебе послала месяц назад.
