– Этому вы и сами не верите, – резко ответила Гайя. – Ведь он спал со мной и до того, и после того, и это был тот же самый человек. Точно так, как Теренций, поворачивал меня на бок, когда кое-чего от меня хотел, – это бывало довольно редко, – и точно так щипал меня за правую грудь. Откуда мог знать император Нерон, как это проделывал мой Теренций? Объясните мне это, пожалуйста. И чтобы я больше не давала ему белья с зелеными пятнами, сказал он мне в ночь смерти Нерона. Трудно поверить, чтобы император в последнюю ночь на Палатине именно об этом разговаривал с ним. А как он грубо бранился за то, что я положила слишком мало чесноку в жаркое из козьей ноги и что, мол, это уже в четвертый раз за месяц, – настоящий Нерон не мог бы так ругаться, да и знать об этом не мог.

– Это не лишено некоторого смысла, – признал Варрон после хорошо разыгранного размышления. – Об этом и в самом деле надо подумать. Покамест оставайся у меня в доме. Мне еще не раз понадобится говорить с тобой об этом.

Гайя сказала:

– Обещайте мне, что с ним не случится ничего плохого, когда все кончится. Однажды вы оказали ему покровительство. Этого я не забуду. Если вы дадите мне такое обещание, я останусь у вас в доме и буду делать все, что вы найдете нужным.

Варрон обещал. Он был доволен, что может приютить у себя эту женщину как свидетельницу, которая пригодится ему, если «тварь» в один прекрасный день взбунтуется.

3

Выходцы из низов

Был еще один человек, которого, как ни странно, именно в тот момент, когда всеобщее ликование достигло наивысшего предела, стали одолевать сомнения насчет судьбы Нерона. Это был Кнопс. Он знал жизнь и нюхом улавливал, когда вещи и люди начинали загнивать. Тот же инстинкт, который так долго заставлял его верить в счастливую звезду хозяина, теперь говорил, что вершина достигнута, что Теренций созрел и перезрел и попахивает гнилью.

То, что горшечник Теренций вот уже несколько месяцев был для целого края императором Нероном и страх перед ним все ширился, проникая всюду вплоть до резиденции Тита, само по себе было достаточно фантастично и противоречило здравому смыслу. Он, Кнопс, вправе похвалить себя, что вовремя счел это невозможное возможным и сделал на это ставку всей своей жизни. Но теперь повозка взобралась на гору, а когда она перевалит через вершину, не покатится ли она слишком быстро под гору, не перевернется ли? Умному человеку надлежит своевременно высадиться и с добычей укрыться в безопасном убежище. Он вспоминал о тех, кто в старину, доверившись своему счастью, зазнался и был настигнут жестокой карой, – о Ниобе, о Поликрате.

Но беда была в том, что Кнопс отведал сладость власти, власть была приятна на вкус, трудно было от нее отказаться. Он уже учуял опасность, но у него не хватало сил отступить. Ведь может он позволить себе подождать еще немного, совсем немного. Он поставил себе срок. Как только Нерон завоюет Антиохию, столицу Сирии, Кнопс тотчас же даст ходу.

Пока надо было понадежней спрятать возможно большую долю захваченной добычи. Через третьих лиц он перевел деньги и ценные вещи в безопасное место. Затем он закончил дело с девчонкой Иалтой. Все произошло так, как он и предвидел. Он взял Иалту к себе, стал спать с ней. Она понравилась ему. Она не жеманничала. Ей, очевидно, было приятно то, что он делал с ней, и она этого не скрывала. Она стонала, учащенно дышала, вскрикивала. Утонченной ее нельзя было назвать, – Иалта была даже, пожалуй, грубовата, но она нравилась ему. Ему захотелось показать свое великодушие. Отец Иалты, его друг Горион, не осмелился и пикнуть, когда Кнопс стал с видом знатока распространяться о прелестях Иалты, он лишь смущенно улыбнулся. А Кнопс благосклонно похлопал его по плечу и покровительственно сказал:

– Ну, старик, теперь ты увидишь, что за человек Кнопс. Я женюсь на твоей Иалте.

Горшечника Гориона охватил блаженный испуг. Конечно, ему было досадно, что Кнопс сдержал слово и действительно переспал с его дочерью. Но за эту досаду он был с избытком вознагражден выгодами и почестями, которые принесла ему связь Кнопса с Иалтой. А узнав, что Кнопс к тому же еще женится на этой вшивой девчонке, горшечник Горион почувствовал себя на седьмом небе.

В глубине души Кнопс гордился скромностью, которую он проявил, обручившись с Иалтой, и надеялся, что такая неприхотливость зачтется ему богами. Не следовало пренебрегать и тем, что связь с простолюдинкой подогреет симпатию к нему черни, среди которой он уже и без того был популярен благодаря своему проворному, острому языку.

Один только человек не одобрил этого обручения. Капитан Требоний хотя и ценил хитроумие Кнопса, хотя и был заодно с ним, в особенности когда вспоминал о знатных господах, но в глубине души всегда завидовал ему и его проворному остроумию. Требоний ничего не боялся: иногда, в пьяном виде, он осмеливался даже приводить пословицу: о «трех „к“, от которых с души воротит». Намерение Кнопса жениться на безродной, вшивой девчонке тщеславный Требоний, который чванился своими отличиями и титулами, воспринимал как упрек самому себе и как позор для всего двора Нерона. Он решил высказать свое мнение Кнопсу.

Они сидели в своем любимом кабачке «Большой журавль». Низкая комната пропахла дешевым салом, чесноком и едким дымом очага. За грубыми столами густо сидели мелкие торговцы, ремесленники, рабы, а полуголый хозяин с деловым видом бегал от одного к другому. Кнопс был одет просто, но Требоний даже здесь носил одежду хоть и поскромнее, чем обычно, но все же украшенную пурпуром и всякими металлическими побрякушками. Кнопс пил, пил и Требоний.

Не понимает он, злобно сказал Требоний, как человек, подобный Кнопсу, может опуститься так низко. Недалека та