– Хорошо. Поезжай.

– Правда? – девушка подняла на него заплаканные глаза, в которых засветилась надежда, и невысохшие слезинки блестели между ресницами радужными капельками при электрическом свете.

– Правда. Поезжай.

…На следующий день поезд Москва-Днепропетровск уносил Лесю на юг. Она не предупредила о своём отъезде Калныньша, она просто отключила телефон и выбросила московскую сим-карту, искренне надеясь, что теперь она вправе принадлежать сама себе.

За окном пролетали поля и перелески. В кармане у неё лежал украинский паспорт, по которому она всё ещё значилась Олесей Полищук.

Поезд долго стоял сначала на российской таможне, потом на украинской, пока проверяли документы и вещи пассажиров. Лесю била мелкая дрожь, чтобы унять её, она глотала горячий поездной чай, несмотря на жару в вагоне. Ей казалось, что вот-вот в вагоне или на станции появится Марк… Зубы отбивали чечётку, пока поезд стоял в Калуге, стоял в Брянске, где на целых три минуты задержался с отправлением…

Но Марк не появился, поезд тронулся, и Леся выдохнула спокойно. На территории Украины она почему-то почувствовала себя в полной безопасности. Даже не поверить – через несколько часов она будет дома, рядом с матерью и братом, и начнётся совсем другая жизнь, в которой Леся будет просто Лесей, а не игрушкой в чужих и не всегда понятных политических интригах, не пешкой в играх спецслужб. Она выйдет замуж – почему нет, обязательно выйдет замуж за хорошего человека, и у неё будет своя семья, и всё забудется, как страшный сон…

Об отъезде Леси Надя услышала от Нели Коломниной – той, как представителю пресс-службы, по должности полагалось узнавать все новости раньше всех.

– Ну смотри, теперь твой шанс, не упускай его, – заговорщически подмигнула старшая подруга. – Пока Леся не вернулась…

– Ты думаешь, она вернётся? – с тревогой в голосе спросила Надя, моргая длинными кукольными ресницами. – Она же вроде насовсем, на Украину…

– Вернётся, – тоном более опытного старшего товарища ответила Неля, слегка махнув рукой. – Никуда она не денется.

На лестнице было темно. Алексей Усольцев жил отдельно от родителей в двенадцатиэтажном доме со свежим ремонтом, пластиковыми окнами на площадках и будкой консьержки на первом этаже, которая временно пустовала, и следить за освещением подъезда было тоже некому, хотя и дом, и район считались неплохими по московским меркам.

Жил он здесь вместе с Лесей, а после её отъезда – один.

Накануне её отъезда между супругами произошло путаное объяснение. Леся пришла домой поздно, сильно взволнованная, возможно, выпившая, и показала мужу железнодорожный билет, заявив, что едет к маме.

На вопросы о том, надолго ли, что случилось и в чём такая срочность – она внятно ответить не смогла.

Алексей только пожал плечами. Он никогда не понимал людей, руководствовавшихся эмоциями, и не слишком замечал этого за Лесей. Она всегда казалась ему такой же разумной, как и он сам.

И теперь на лестнице было темно, а в квартире – пусто.

И вслед за Усольцевым по ступенькам поднималась Надя Лосева. Девушка о чём-то щебетала, но Алексей её не особенно слушал. Он думал о планах на ближайшие дни – ему нужно было успеть на телевизионное интервью и на несколько важных встреч. В делах, конечно, Леся могла бы ему помочь – она была хотя бы поумнее этой увивавшейся за ним малолетки – но раз нет, можно обойтись и без неё, пускай отдохнёт, раз нервы расшатались.

На четвёртом этаже Усольцев остановился. Звякнули ключи, и он долго искал на ощупь замочную скважину, чувствуя у своего плеча беспокойное дыхание Нади.

Её пальцы несмело легли ему на плечо, и Усольцев погладил её по волосам. Дверь наконец открылась, впуская их в холл на две квартиры, заставленный соседскими вещами. Надя сначала метнула недоуменный взгляд на красную детскую коляску в холле, но тут же сообразила, что здесь живут не только Усольцевы, но и соседи.

– Заходи, что ли, – кивнул Алексей, приглашая свою спутницу ко второй, квартирной двери.

Кассирша Татьяна с третьего этажа, мать Женькиной подружки Светки, «стреляла» на улице сигареты у знакомых и не очень знакомых. Издалека завидев Артёма Зайцева, она понадеялась, что тот угостит её пивом, и надежды её оправдались.

Это была молодящаяся крашеная незамужняя женщина лет, наверное, сорока или скорее за сорок – во всяком случае, старше сестры Юльки, которой исполнилось тридцать четыре. Артём смутно припоминал, что, когда он пошёл в школу, а Юлька училась в старших классах, Татьяна тогда уже была взрослая, а впрочем, что тогда вкладывалось в это понятие, сейчас, с высоты две тысячи восьмого года, оценить было сложно. Но скорее всего, как она ни пыталась это скрывать, сорок ей явно уже исполнилось, а то и все сорок пять.

Откупоривая щедро подаренную Артёмом бутылку, она готовилась сообщить ему очередные дворовые сплетни.

– Твоя-то бывшая зазноба, Черемишина, – говорила Татьяна, знавшая по фамилиям всю местную молодёжь, – условный срок получила, слышал? И всё за это дело…

– Мне всё равно, – буркнул Артём, но кассирша не обратила на эти его слова никакого внимания.

– Они по вечерам на территории детского сада собираются, наркоманы-то, – сообщила она так, как будто Артём этого не знал, – а потом шприцы по всем площадкам валяются. И Ленка там с парнями…

– Мне на неё наплевать, – повторил Артём более жёстко.

– Ну ладно, ладно, не будем про неё. Давай, твоё здоровье, – она подняла бутылку и сделала большой глоток. Артём тоже выпил из своей.

– Чего ты мрачный-то такой, Артёмчик? – подмигнула ему Татьяна. – Всё по Надьке сохнешь?

Он заметно вздрогнул и не сразу нашёлся, что ответить. О своих чувствах к Наде он не говорил ещё никому.

– Кто Вам сказал? – спросил он не столько зло, сколько растерянно, крутя пальцами ребристую пивную пробку.

– Эх, Артёмчик!.. Ты думаешь, незаметно? Молодёжь!.. Доживи до