Она вспомнила блаженное лицо Кровавой Императрицы перед своим концом.

Она вспомнила аргументы Шанти.

А может и вправду лучше просто… Уме…

— Ещё чего, твари, ещё чего! — взревела девушка и вскочила на ноги.

— Я буду жить, вы меня слышите!? Я буду жить, твари вы поганые, я вас всех переживу! Я вас, я вас..! — она издала дикий, нечеловеческий рёв, едва ли не рык, и пошла. Атросити шла, сама не зная куда. Колокольные глаза девушки отражали голубое небо и серый горизонт — её глаза были пустыми, как стекляшки. Но внутри девушки упорно гремело настоящее, ещё живое сердце.

221. Хандра

221. Хандра

Среди чёрной бури парил массивный каменный остров. На первый взгляд и в единственном возможном свете — свете молний — остров мог показаться просто мёртвым куском гранита. Он был уродливым и грубым, но когда Семь взглянула на него, пробившись через бурю, на лице девушки показалась лёгкая, хотя и жалкая, улыбка, — как будто ей дорого было это место.

Она ловко спикировала в трещинку на поверхности острова. Та была такой узкой, что разглядеть её на такой огромной чёрной скале было почти невозможно. Однако девушка нашла нужное место моментально. И когда Семь приземлилась в каменную пещеру, девушка и дальше совершенно не сомневаясь пошла по определённому маршруту, — ни одна развилка не заставила её засомневаться.

Чем дальше девушка углублялась в пещеру, тем громче становились её шаги, и тем тише снаружи гремели молнии — вскоре их рокот отдавался только в лёгкой вибрации капелек воды на сталактитах, а потом притих совсем.

Было бы совсем тихо, но сама Семь как будто бы намеренно стучала ногами о землю, отгоняя пугающую тёмную тишину.

Девушка шла очень долго, всё глубже она забиралась в недра, в утробу каменного острова; тьма была непроницаема, но вдруг за поворотом вспыхнул голубоватый свет. Семь остановилась и опустила голову. Девушка вдохнула и на ватных ногах, с выражением испуга и одновременно трепетного предвкушения, поплелась дальше. Вскоре волнистый свет озарил её волосы, повеяло свежестью, влагой, и девушка вышла в просторный карман пещеры и остановилась прямо на берегу озера, наполненного сияющей голубой водой. Глаза девушки засверкали как сапфиры, отражая чудесное сияние, и Семь потому стала казаться зачарованной. Вдруг девушка прыгнула в воду. Она нырнула на самую глубину и там, в зарослях светящихся растений, нашла белые, обвеваемые ими расковырянные яйца.

Девушка опустилась в скорлупу одного такого яйца, сжалась внутри него, как ребёнок в материнской утробе, обнимая свой сапфировый меч, и закрыла глаза.

Девушка уснула.

Спустя пару мгновений у неё на лбу и прямо на голове, среди парящих на воде голубых волос, открылись два чужеродных белых глаза.

…

…

…

Аркадию мучала хандра, и Артур не мог совершенно ничего с этим поделать. Мужчине оставалось только наблюдать, как девушка весь день ходит унылая и смотрит в никуда, а иногда и вовсе: забирается на кровать, прячет лицо в одеяло, поджимает колени, обнимает ноги и всеми силами старается не бодрствовать. Не думать, не чувствовать, просто не существовать.

Печаль, как выразилась Мария, выжгла огромную дыру в душе девушки, и заживёт она ещё очень нескоро. Пока же всё, что они могли сделать, это ждать и быть рядом. Артур это понимал, понимал и ненавидел своё бессилия; перед лицом проблемы он чувствовал в себе ту самую, жалкую и уродливую слабость, которую так презирал, — и теперь она зажигала в мужчине особенно сильную ненависть, когда он слышал голос девушки, превратившийся в шёпот, и каждое утро видел сверкающую росу на её ресницах.

Каждое утро.

Артур хотел что-то сделать, как-нибудь помочь, но был бессилен. Он мог только смотреть. Аркадия перестала следить за собой, перестала ухаживать за своими волосами. Они стали взъерошенными и постоянно падали ей глаза. Девушка этого не замечала, а Артура это почему-то очень сильно раздражало, и как-то раз он даже попросил Марию подстричь Аркадию, на что его сестра улыбнулась и нежно щёлкнула Артура в лоб.

Вернее в нос.

И только тогда мужчина вспомнил, что девушка была слепая. Он молча вышел из комнаты. Потом Артур долго бродил по коридорам замка, пугая слуг своей мрачной миной и размышляя. Всё это неимоверно раздражало мужчину, и его мнение о Кровавой Императрица, в общем-то смешенное, стремительно клонилось в сторону негативного; о чём она думала, когда умирала? Если бы не это, с Аркадией всё было бы в порядке, а если бы с ней всё было в порядке, у него тоже сейчас на душе были бы мир и спокойствие… Артур негодовал.

Мужчина с грохотом открыл дверь, вошёл в уютную коморку и застыл посреди комнаты. Потом он тихо прикрыл за собой дверь, постоял немного и решил присесть. А спустя ещё два часа, когда дверца наконец открылась, и вошла взрослая женщина в чёрном платье гувернантки, мужчина, чуть не протоптавший к этому времени в комнатке дыру, едва на неё не набросился.

Гувернантка вздрогнула и уже было стала бегать глазами в поисках сковородки, но потом пришла в себя и вопрошающе, и немного настороженно, посмотрела на мужчину. Артур вкратце и очень нетерпеливо, и примерно, описал «свою» проблему. Мужчина помнил, как лет шесть назад дедушка и бабушка служаночки, мамы Маргариты, слегли с болезнью. Болезнь это была лёгкая, и Артур из чувства приличия сделал им настой из целебных трав, но всё же, — только бог способен побороть старость. Старуха выкарабкалась, а старик так никогда и не встал со своей постели. В памяти Артура ясно отпечаталась та минута: Маргарита ревёт, разливая на дряхлое и холодное тело горячие слёзы, а служаночка обнимает свою дочь, утешает её, но в глазах у неё примерно то же самое, что Артур уже как будто целую, мучительную вечность наблюдал в глазах Аркадии.

Артур спросил женщину.

Она закрыла глаза и подумала.

А потом ответила.

Она рассказала, что сама не знает, как у неё получилось смириться и пережить потерю; что ей всё ещё было печально, но ей уже не было больно, и что теперь, вспоминая своего дедушку, она могла улыбаться. Когда Артур попросил женщину описать, как именно произошла перемена, где проходила эта граница смирения, она только покачала головой — назвать конкретное время было невозможно, ей помогло время само по себе. Артур вздохнул. А потом женщина добавила, что если у человека слабое сердце, и он постоянно будет теребить душевную рану, она заживёт неправильно, и всё счастливое просто забудется, а останется только