Саша встала, отошла к окну. Фьорд искрился на солнце. Что-то здесь не так. По просьбе Джонни она выложила все, что имела на руках. Была так счастлива, когда они читали и обсуждали рукопись, сколь ни компрометирующим было ее содержание. Она почувствовала себя обманутой. И подумала: я должна вернуть себе контроль.

– Есть предложение, – сказала она, посмотрев на Ханса долгим взглядом. – Вы с Джонни Бергом немедля приостанавливаете сотрудничество по биографическому проекту.

Ханс с улыбкой откинулся на спинку стула, заложил руки за голову.

– Дерзкое предложение, Саша. Как насчет свободы слова? Мне-то казалось, ты похожа на свою бабушку и стремишься отыскать правду. А сейчас говоришь скорее как твой отец.

– Я думала, вы, коммунисты, критически настроены к «буржуазным» понятиям вроде свободы слова.

Ханс чуть снисходительно засмеялся.

– С годами я стал причислять себя скорее к свободным социалистам.

– Я не говорила, что ты должен закрыть свой книжный проект, я сказала: приостановить сотрудничество. Берг нужен мне самой, чтобы отыскать правду о Вере. Я выкупаю его и нанимаю для проекта САГА. Думаю, мы можем заплатить больше, чем вы с григовским издательством.

– Щедрое предложение. Но я не уверен, что Джонни охотится за деньгами. Улав не верил и не верит, что такие люди бывают, но мне казалось, ты другая.

Несколько секунд оба молчали.

– Ты знаешь Джонни по Ливану? – в конце концов спросила Саша.

Ханс снисходительно улыбнулся.

– Джон – талантливый молодой человек, такие на дороге не валяются. Ты ведь читала интервью, которое он брал у меня в Бейруте?

– А тебе известно, чем Джонни занимался последние годы? – спросила Саша. – Большинство его статей написаны пять-десять лет назад.

– Как я понял, ему приходилось туго. Эта работа подрывает силы, примеров тому я видел много. Война – мощный стимулятор центральной нервной системы, пожалуй, самый мощный. Репортеры постоянно в зоне риска, одинокие, без профессиональной поддержки, без тормозов, многие погибают. Когда я его разыскал, он был совершенно вымотан.

– Разыскал? Это как же?

Ощущение, что ее обманывают, усилилось.

– В прошлом году Джонни сидел в курдской тюрьме, – спокойно ответил Ханс. – Подробностей я не знаю, но курды боятся западных добровольцев, и не без причин, так что, возможно, произошло недоразумение. Много западных журналистов сидит в тюрьмах на Ближнем Востоке по сомнительным обвинениям в шпионаже.

Джонни сидел в курдской тюрьме?

– Мало кто из норвежцев имеет лучшие контакты в регионе, чем я, – продолжал Ханс все так же спокойно. – По правде говоря, недавно со мной тайно связался один из друзей в секретных службах.

– И кто это?

– Человек, который предпочтет анонимность, – сказал Ханс. – Он попросил меня использовать мои связи и вызволить Джона, на гуманитарных основаниях.

Саша встала, подошла к окну. Начался дождь, туман тяжелой пеленой лежал низко над фьордом.

– Мы живем в Норвегии, – сказала она, глядя на фьорд, – а не в банановом государстве, где власти не помогают своим попавшим в переплет гражданам и за дело берется врач-радикал.

Она опять села, и Ханс накрыл ее руку своей.

– Норвегия – прекрасная страна, но это не означает, что здесь не ведут грязных игр. Официальная Норвегия не любит историй, бросающих тень на наше безупречное представление о себе. Например, чем именно мы занимаемся в ходе зарубежных операций. Или бросающих тень на образ наших безупречных героев-сопротивленцев времен войны, чем как раз и занималась твоя бабушка. Ты, Саша, архивариус. Копаешься в фактах прошлого. Ты вообще-то готова к последствиям раскопок в собственной семье?

Саша выпрямилась на стуле.

– Да, готова. Ты жил здесь в семидесятом, когда Вера работала над рукописью?

Впервые за весь утренний разговор она заметила, что сказанное ею ошеломило Ханса. Не отвечая, он убирал со стола, складывал тарелки в посудомойку.

– Да, жил, – ответил он.

Она повернулась к нему и посмотрела прямо в его морщинистое, круглый год загорелое лицо.

– Что, собственно, тогда произошло, Ханс?

– Работа с архивом – твоя специальность, Саша, пожалуй, лучше тебе самой отыскать, в чем дело. – Он кивнул в сторону архива. – Ответы наверняка там, а если нет, это ведь тоже ответ, а?

Влажный вестланнский воздух ударил ей в лицо, когда она вышла из дома. Что Ханс имел в виду? В траве шуршало, она шла по полузаросшей тропинке, окруженной мокрым камышом, который легонько бил по ногам.

В архиве она достала папку с перепиской «ГПК» за 1940 год. Чтобы вникнуть в контекст, начала с первого месяца года. Насколько Тур и другие директора «Ганзейской пароходной компании» понимали, что формируется в Европе? По сути, понимали они крайне мало. Жизнь и бизнес шли обычным чередом.

С началом оккупации весной 1940 года Тур Фалк только и делал, что встречался с немецкими властями. Это очевидно, хотя встречи нередко прятались под техническими обозначениями отделов и директоратов. В ту пору такое общение нельзя было счесть незаконным или особенно неэтичным. Директор пароходства не мог не приспосабливаться к новому порядку, каков бы он ни был. В конце июля важнейшие встречи проводил заместитель директора. Как раз тогда родился Улав. «Директору Фалку предоставлен трехдневный отпуск по семейным обстоятельствам».

В конце концов она добралась до четвертого квартала, начавшегося 1 октября. Переписка весьма объемистая, все документы четко датированы. Саша пыталась составить себе общее представление обо всех упомянутых там деталях, о бесконечном перечне технических данных о судах и тоннаже, которые не говорили ей ничего: «П.Г. Халворсен», «Вела», «Ховда», «Юлиана». От причала Толбудскайен отходил норвежский пароход «Тендефьелль», от Лаксевогсхопен, мастерских Лаксевог и Дока, – норвежские суда «Финсе» и «Тайвань», а также немецкий пароход «Каттегат». И так далее.

И вдруг она заметила кое-что любопытное. Весь месяц вплоть до пятницы 18 октября в папке ежедневно появлялись новые записи, однако, начиная с 19 октября, записи отсутствовали и возобновлялись только 24 октября: «Пароход „Принцесса Рагнхильд“ затонул вчера на траверзе Ландегуде. Есть опасения, что многие погибли, в том числе среди пропавших директор Фалк».

О тех днях, когда пароход шел из Бергена навстречу крушению, не было ни единого слова.

Саша еще раз справилась с Вериными записями. Те самые даты, которые здесь отсутствовали. Ни слова, которое могло бы подкрепить утверждения Вериной рукописи, ни слова о договоренности между Туром и адмиралом Караксом. Саша встала, прошлась по комнате. Здесь далекой зимой семидесятого бабушка писала «Морское кладбище», пока рукопись не конфисковали.

Она думала о том, что сказал Ханс о безупречном представлении о себе и о «серых зонах» времен войны. Кто-то изъял доказательства содеянного Большим Туром; вот так же