Шон медленно шагал по засыпанной снегом тропе городского парка. Ледяные частицы заполняли воздух, порхали в нем, словно птицы, и медленно падали на землю. Обнаженные деревья окружали дорогу, прикрывали ее заснеженными ветвями. Родригес смахнул снег с деревянной скамейки и присел на влажную поверхность. Холод щекотал его лицо, покалывал за голые ладони. А он сидел неподвижно, позабыв о боли и холоде. Он сидел там, где пару дней назад был согрет теплом, там, где, казалось, его счастье только начиналось, только стало переливаться новыми красками, ярким цветом надежды. Он слышал ее голос, она шептала ему:

— Осталось немного, — голос ее вновь звучал так ласково, играл звенящими, ласкающими слух нотками, — потерпи, пожалуйста.

— Как? — воскликнул он. — Я потерял все, что было у меня! Потеряв тебя, я лишился не только любви, душевной близости, я стал бессилен. Все, что я сумел сделать, все благодаря тебе. Понимаешь, кто-то умеет быть таким самостоятельным, добиваться всего единолично, а я — полная противоположность, и не знаю, хорошо это или плохо. Я никто без тебя. Я стал никчемным и потерянным.

— Нет, ты по-прежнему остаешься собой, и лишь печаль хочет осквернить тебя, но ты должен собраться с собой.

Она замолчала. А она ли это была? Этот голос, звучащий в голове, пытающийся воскресить надежду, он принадлежит ей?

— Ты справишься, — сказала она напоследок, испарившись в чертогах разума. И Шон вновь остался один. И лишь колючий мороз касался его лица, крепко обнимал его за плечи.

Коридоры больницы опустели. Давящие белые стены сводили с ума. Лишь из некоторых палат раздавались тихие стоны или похрапывания. Шон открыл дверь той самой комнаты для отдыха. Стол, на котором по-прежнему стояли несколько пустых кружек, чуть дальше от него — диван и кресло, расположенное прямо возле окна, где она, как часто это бывало, сидела и рассматривала все, на что падал взгляд из окна. А теперь там никого. Но нет, Шон видел ее так ясно, как и всегда. Вот же она, сидит, скрестив ноги, и глаза ее, точно две серые жемчужины, слегка поблескивали, а лицо приобретало такой милый и задумчивый взгляд — столь ярка эта женственная красота, идеал, коего еще не приходилось встречать. И вот она поворачивает свою голову, а локоны ее светло-серых волос непослушно падали ей на лицо. Роза смотрела на Шона, так ласково и заботливо. Тот взгляд, который он так ценил, вновь открылся ему и, возможно, был даже краше прежнего.

— Лишь ты способен на такие великие поступки, — звучал тихий любимый голос, — и ты не должен останавливаться. Даже когда ситуация будет казаться безвыходной, когда тебя окружит голодная толпа врагов, когда все твои силы будут на исходе, ты все равно найдешь выход, пускай и не тот, который хотел.

— Я… я просто хочу вернуться назад, — шептал Шон слабым голосом, еле различимым даже в полной тишине.

— С кем ты разговариваешь? — послышался молодой женский голос. Родригес испуганно обернулся и увидел незаметно вошедшую в комнату Веронику. Собрав руки в замок и поглядывая зеленоватыми глазами на Шона, она смущенно стояла возле двери, изредка дотрагиваясь рукой до своего веснушчатого лица.

— Да так… — бормотал Родригес, вновь взглянув на кресло, пустое, где никто уже не сидел, не глядел так мило и улыбчиво, где рассеялись очередные частицы воспоминаний, — ни с кем.

Вероника подошла к Шону и с дружеским сочувствием положила легкую руку на его плечо.

— Мне правда жаль, Шон. Если тебе что-нибудь нужно, можешь обращаться ко мне, я всегда помогу.

— Спасибо, — кивнул Родригес и, попрощавшись, вышел на улицу, где солнце уже пряталось за горизонт.

На вокзале собрались люди. Радостно и с восхищением осматривали они поезд, который вот-вот отправиться. Никто из них не знает, куда он держит свой путь, да и мало кого это интересует. Некоторые, заприметив в кабине машиниста, улыбчиво махали ему руками, а кто-то даже принялся завывать всякие песни. Люди смотрят на жизнь с огромною надеждой, принимают ее, благодарят, и потому они счастливы. И пусть некоторым из них пришлось нелегко, но они принимает беду и делают все возможное, чтобы продолжать жить. Так они и добиваются этих улыбок, которые, между тем, кажутся Шону такими неуместными. Он смотрел на эти лица и даже обижался, он не мог понять, как они могут смеяться, петь песни, когда все такое мрачное, когда жизнь потеряла последнюю каплю счастья. Но эти жизни совершенно другие, их счастье другое, у кого-то оно еще живет, у других погибло давным-давно, а иные и вовсе его никогда не видели. И бывает иногда так, что последним в этой жизни бывает куда проще.

Шон уселся за стол в одном из вагонов, напротив расположился Кирилл. Поезд начал трогаться, издавать рев и свист, застучали колеса, загрохотали металлические конструкции. Город медленно скрывался во тьме, уходя куда-то вдаль, и одни только желтоватые уличные фонари озаряли его. И как же приятно здесь жилось. Как много здесь было счастья, как много обид, зла, споров, дружбы, любви и надежд. Здесь была жизнь, самая настоящая, она так сильно старалась быть похожей на ту, что люди потеряли. Шон, рассматривая уходящий в ночь город, наконец улыбнулся, а в голове крутилось одно лишь слово: “Спасибо”. Кто знает, кому оно было адресовано, может быть городу, может его жителям, может Розе, а может кому-то еще, чему-то несуществующему или какой-то сверхъестественной силе, которая шептала где-то в голове: “Больше ты не вернешься сюда”.

Потирая глаза после сна, Шон поднялся с сиденья и направился к выходу. Поезд остановился в небольшом лесу с огромными сугробами, в которых утопали ноги. Миновав худые заснеженные березы, Родригес вместе со своей командой вышли на холм, с которого открывался хороший вид на ближайшие поселения. Довольно далеко раскинулся город. То самое место, где Шон с Розой убегали от собак в школе, где искали они подсказки из стиха и встретились с Орловым. Немного дальше виднелся лес, в котором на них напали рыбы, когда они перебирались через реку, а подальше — деревни, маленькие и многочисленные.

Кирилл достал из сумки прибор, выполнил целую комбинацию из нажатий по различным кнопкам, и устройство заработало, издавая электрический гул и треск. Расположенный в центре дисплей замигал и отображал всякие числовые значения, не говорившие Шону ровным счетом ничего. Родригес взглянул на Кирилла, как бы спрашивая о работе прибора.

— Уже недалеко, нужно идти в том направлении, — ответил он,