Пёс наконец выдавливает сквозь зубы:

«Порождением лужи ты меня уже называл…»

– Нет, я не удостоился облачения, – сказал Иригойен. – Я просто слагаю гимны и, как умею, славлю Луну.

Купец пожал плечами:

– Где же в этой глуши настоящего жреца взять? Да простится мне слово укоризны, они всё больше держатся по городам, возле процветающих храмов… Только знай твердят, как были когда-то для людей путеводными огоньками в ночи. Ты пой себе, сын Даари, а мы слушать станем. Глядишь, и на нас благочестие снизойдёт.

Иригойен перехватил взгляд Волкодава и улыбнулся – застенчиво и вместе с тем задорно. Теперь он был среди единоверцев, а значит, его дару было уготовано новое испытание. Венн поневоле вспомнил, как Иригойен не находил себе места, когда его – ещё не казавшегося таким больным – попросили восславить Луну дар-дзумские халисунцы. Выдержит ли теперь?

К урочному времени во дворе собрались все. Купец с причтом[84], зевающая стряпуха, даже кое-кто из деревни.

Луна показалась не сразу. Некоторое время серебряный лик перекрывали по-зимнему плотные тучи, обложившие окоём. Пока длилась темнота, неожиданно разошёлся и дохнул неживым холодом ветер. Перепрыгнув забор, через двор покатилось крупное взлохмаченное перекати-поле. Закрутилась, поднялась столбом пыль.

Бесшабашное, окаянное

Колесо родник расплескало…

По двору шла худая женщина в неподпоясанной вдовьей рубахе. Сухими серыми прядями играл ветер. Травяные шары подпрыгивали и крутились у ног. Вот она приблизилась к замершим от ужаса людям, стала заглядывать в лица – одному, другому, третьему…

Халисунцы никого и ничего не боятся так, как разгневанных мертвецов, вспомнилось Волкодаву.

Облака наконец расступились. Степь озарилась почти как днём, от каждой травинки и кочки протянулись кромешные тени.

Лунное Небо, пролей свой серебряный свет!

Блудному сыну подай материнский совет!

Голос Иригойена звучал на удивление чисто и сильно, он торжествовал и звенел, уносясь в синюю высоту. Страшная женщина оглянулась.

Шёл он, ликуя, плутая, дивясь и скорбя,

Думая лучше вглядеться в Тебя и в себя.

Много он встретил и добрых, и страшных чудес,

Видел и дикое поле, и северный лес,

Видел бурливые реки и горы в снегу

И улыбался, как другу, былому врагу.

Видел, как судьбы людей обращаются в прах,

Видел, как души коверкают жадность и страх.

И, размышляя о вечном, внезапно постиг,

Как в этой жизни бесценен единственный миг.

И, выпрядая доверия хрупкую нить,

Светоч надежды во тьме научился хранить…

Катим стояла неподвижно, опустив иссохшие руки, и смотрела на Иригойена.

Осень сменилась весною, а лето – зимой,

И возмужавший скиталец вернулся домой.

Вот перед ним вырастает громада стены,

Вот среди яблонь знакомые крыши видны,

Памятный с детства порог… Почему же теперь

Кажется узкой и низкой привычная дверь?

Даже божница как будто и та, и не та,

В тесных домашних покоях царит духота…

Несколько лет в этом доме помимо него

Жизнь протекала. И грустно ему оттого.

Как после битв и скитаний вернуться назад,

В дел каждодневность, в размеренный, мирный уклад?

Да и найдётся ли в городе место ему,

Раз уже взявшему в руки батог и суму?..

Может, поклоны родному отдав очагу,

Снова костёр развести на речном берегу?

Чтобы в заплечном мешке помещалось добро,

Чтоб каждый день – либо пир, либо нож под ребро?

Что потерять, что избрать на оставшийся век:

Звёздный шатёр – или тёплый, надёжный ночлег?

В тёмные воды ступаю, не ведая дна…

Так помоги, посоветуй, праматерь Луна!

Лунный лик ненадолго, как невеста фатой, укрылся проплывающим облаком. Прозрачные края вспыхнули в воцарившейся темноте. Когда свет вернулся, между входом в дом и навесом никого не было. Никто не шёл вдоль цепочки вросших в землю людей, вглядываясь в бледные лица. Только последнее перекати-поле выпрыгивало за забор.

– Кто она? – тихо спросила мать Кендарат.

Ответила стряпуха.

– Мы называем её Катим… – кое-как выговорила она. Неизменно бойкий язык женщины заплетался от пережитого страха. – Никто не знает, когда и где это случилось, только постигло её жестокое горе… Осталась она вдовой с маленьким сыном. И однажды… Кто говорит – хлопок собирала, кто – в доме возилась, а сыночек возле порога играл. На беду, ехал с ярмарки хмельной купец, гнал коней, вправо-влево не глядя… И не стало мальчонки, сшибло его бешеное колесо, а гостя удалого и след простыл, ускакал, даже не оглянулся. Прибежала Катим… и вскричала лютым криком, взывая к Лунному Небу о мести. И её молитва пустила корни, проросла и дала урожай, ведь не бывает такого, чтобы Луна отвернулась от материнской молитвы… Только у нас говорят: взявший месть складывает сразу два погребальных костра. Уже не первый век бродит Катим по степи, появляется то здесь, то там, смотрит в лица проезжим… Она непременно узнает злодея, если встретит его, но когда это будет?

Не его, а потомка, подумалось Волкодаву. Вот так-то: живи да помни, что правнукам отдуваться придётся!

– Люди встречают Катим, – продолжала стряпуха, – и самое страшное, что может сделать несведущий, – это предложить её подвезти или проводить.

– Почему? – спросила мать Кендарат.

– Потому, что тогда она будет следовать за тем человеком повсюду, куда бы он ни пошёл, до конца его жизни, и будет смотреть в лица всем, кого он встретит в дороге.

Пока Волкодав раздумывал, как с этим быть и надо ли сознаваться, что он предложил-таки проводить Катим, а значит, по недомыслию привёл страшную гостью в эту деревню, – Кан-Кендарат передёрнула плечами и потёрла ладони.

– Зябко-то как! – сказала она и выдохнула облачко пара. – Смотрите, солнце уже скоро взойдёт. Вставайте, почтенные, разведём пожарче огонь да съедим что-нибудь, прежде чем трогаться в путь!

Гарната-кат был похож на все большие города, разросшиеся из воинских поселений. В середине – крепость правителя. Вокруг – старый город, некогда прибежище мирного люда, спасавшегося от врагов, ныне – самая богатая и самая тесная часть столицы. В его стене несколько ворот, так что стража, досматривающая приезжих, раньше стояла именно там. Однако старый город давно оброс выселками и слободками, – огороды, плетни, зелень садов… Там, где дороги становятся улицами, расположены заставы. Обросшие травой земляные валы, решётчатые створки, сторожки для воинов.