Будучи ограничены в задачах изложения, мы вынуждены здесь слишком бегло, на опасной грани допустимого излагать логически тончайшие и содержательно аргументированные построения «Диалектики мифа». Но, кажется, и этой скудости должно хватить, чтобы дать почувствовать всю изощренность лосевской дефиниции чуда. Поэтому не нужно особенно удивляться, что для такой сложной системы мысли, где большинство ключевых терминов, между прочим, после «феноменолого-диалектической чистки» лишены обиходной привычности, пока не находится чего-либо адекватного в современной науке. Тем интереснее даже, допустим, и не принципиальные, а только по большей части формальные сходства, дающие право говорить о наличии представлений об информации в изложенной «логике чуда». Рискнем указать пример такого сходства на базе так называемого «экстраполяционного подхода» к понятию информации. Последний, развивавшийся в работах автора этих строк на рубеже 1970 – 80-х годов 16, предлагается здесь не более как свидетельство еще не изжитых потребностей критического анализа, казалось бы, интуитивно ясных и общезначимых сторон понятия информации. Кроме того, сопоставление «логики чуда» с «экстраполяционным подходом» доставляет возможность не только обеспечить «чистоту эксперимента» по установлению сходств (когда более поздний из объектов сравнения был обнародован, автору казавшегося новым «подхода» еще не были известны результаты из «Диалектики мифа» – книги по тем временам редчайшей), но и с понятной последовательностью перейти от сходств к различиям, что означает – вместо греха плохо прикрытой «автоцитации» вполне прогрессивно подставить под струи критического душа одну из современных точек зрения и тем совершить очистительный акт самокритики.

Сходства же, вкратце, таковы. Прежде всего, у Лосева важную роль выполняет операция соотнесения, сравнения «прообраза» и «образа» или, другими словами, того, что становится, и того, что стало. Эта операция вполне сходна с операцией получения разницы между «ожидаемым» и «действительным», являющейся ключевой в «экстраполяционном подходе». Отношение к разнице требует особого разговора, но именно из нее, из этой «дельты», информация и извлекается. Далее, обратимся к двум видам результатов соотнесения идеального задания и реального воплощения, каковые мы выделили по ходу изложения «логики чуда» и для краткости обозначили Δ0 и Δ1 … Δ4. Эту пару можно сблизить с парой «информация – эпистемация», введенной при «экстраполяционном подходе»: информация связана с разницей между «ожидаемым» и «действительным» в некотором конкретном случае, т.е. явлена фактически (в «формуле чуда» ей соответствует Δ0), а эпистемация представляет собой предел всех таких разниц по всем «ожидаемым», т.е. явлена в принципе (предельный смысл имеет и серия Δ1 … Δ4, которую здесь для сопоставления нужно брать как единое целое, например, как «чудо» вне его логических дистинкций). В последнем сопоставлении уже хорошо видны не только черты сходств, но и различия – о них и вести теперь речь. Мы видим, например, что в области предельного, принципиального, если угодно, «прообразного» бытия Лосев чувствует себя куда более уверенно и свободно, чем того допускают все современные концепции информации: единственная из последних (оговоримся – известных нам) только отсылает к названной области и ограничивается далее нерасчленяемым понятием эпистемации, тогда как в «формуле чуда» фиксируется весьма изощренная и, как уже было сказано, иерархийно проработанная структура мира перво- или прообразов. Если современная наука традиционно углубляется в многослойную структуру информационной картины мира явлений, именно на этом пути выстраивая (с переменным и, кажется, чаще сомнительным успехом) дружественные связи абстрактного и конкретного, теории и практики – вспомним известное и труднопреодолимое разделение синтаксиса, семантики и прагматики, – то лосевская диалектика изначально сопрягает явление и сущность в чуде и уже к этой неантагонистической области относит все предметы и их разделения (в указанных у нас выше сферах познания, практики, эстетики и мифа). Для современных теорий информации конкретнее частное, чем общее, для Лосева общее изначально столь же конкретно, как и частное. Лосевская концепция информации (если можно так назвать отчасти обрисованную здесь систему) онтологична, пока же господствует подход скорее всего гносеологический, и «экстраполяционная» его модификация, увы, и погоды не делает и не составляет особого исключения.

Формально задача нашего небольшого анализа выполнена, вывод получен: информационная проблематика, мы видим, вполне представлена в философской системе «раннего» Лосева. Конечно, у темы «информация и чудо» еще остается немало продолжений, даже если не выходить за границы окрестностей, так сказать, «вокруг Лосева». С почтением минуя вероисповедальные аспекты этой темы (впрочем, один увлекательный сюжет хотелось бы очертить: он таится в сопоставлении концепции чуда из «Диалектики мифа» с известными еще со времен Лютера попытками «демифологизации» в протестантстве), мы наметим только некоторые вопросы философского и культурологического характера. К примеру, намеченная у Лосева четырехуровневая структура целесообразности обещает новые возможности для развития, как многим кажется, исчерпавшей себя теории так называемой когерентной истины. Интересно также в рамках коммуникативной типологии культур на базе разделения «эстетики тождества» (с перевесом «ожидаемого») и «эстетики различия» (с перевесом «неожиданного») соотнести лосевское «чудо – всюду», с одной стороны, со средневековой главенствующей мыслью, согласно которой ученый должен избегать соблазна «истолковать свою работу не как охрану, а как разыскание неких сведений, которые до сих пор почему-либо еще не даны роду человеческому» 17, и, с другой стороны, с научной парадигмой современности, отдающей предпочтение «новости», «приращению». Впечатляюще эффектная и, надо полагать, эффективная работа Лосева с небезопасным инструментом диалектики оказывается явно кстати при ныне хорошо ощущаемом кризисе структурализма. И когда мы читаем, как Умберто Эко определяет основную «онтологическую ошибку» поклонников сводимости всего и вся к схеме даже «не в том, чтобы всегда держать под рукой гипотезу тождества, стоящего на службе фронтального исследования различий», ошибка – «считать запас возможного нетождества исчерпанным» 18, то о лосевских «подвижных покоях самотождественного различия» приходится вспоминать почти непроизвольно. Эти и подобные вопросы, будем надеяться, еще дождутся своих исследователей.

Всего не охватишь в короткой заметке. Но одному важному уточнению место здесь нужно найти обязательно – его мы добавим к тому, что говорилось у нас выше об онтологичности лосевской мысли. Дело в том, что мы по необходимости сделали некий методологический нажим, свершили своеобразное логико-понятийное ударение, что может, вопреки общему замыслу, даже затемнить понимание исследуемой системы, особенно в глазах определенной части читающих эти строки скептиков. Лосев не логицист и не метафизик натурфилософского толка, хотя он и научился многому у знаменитых логицистов и метафизиков. Не нужно видеть в его книгах, как справедливо говорилось некогда по поводу работ Гегеля и Шеллинга, какую-то «философскую вальпургиеву ночь», где «все силы земли и неба превращались в призраки понятий и кружились в диалектическом вихре,