Прошлой ночью я не спала. До самого восхода солнца я никак не могла заснуть, пытаясь заставить себя произнести один-единственный вопрос, сначала мысленно, а потом вслух. Давая возможность этому вопросу затвердеть как бетон, чтобы я больше не могла его игнорировать. Потому что Ева научила меня, что неведомое не поддаётся осмыслению человеческим разумом, как некое голодное создание, скрывающееся под водной гладью, которое вы не видите, но оно будет пострашнее голодной двадцатифутовой акулы. Потому что неведомое всегда страшнее обыденной реальности, пускай даже последняя так ужасна, что способна разнести на осколки весь твой мир.

Почти триста страниц назад я напечатала:

«Браться за свой рассказ, прибегая ко лжи, не имеет ни малейшего смысла».

Если бы я лгала, это всё было бы совершенно бессмысленно, и с тем же успехом можно было бы снова и снова набирать одно и то же предложение. Или даже не предложение, а просто одну и ту же букву, сотни тысяч раз подряд. Что вовсе не означает, что именно этим я и занималась.

Существовала ли в реальности только одна Ева Кэннинг, и если да, то какая из них настоящая, а какая – плод моего воображения?

Перенесённый на бумагу, этот вопрос становится даже крепче, чем бетон. На бумаге он обретает твёрдость алмаза.

К сожалению, вопросы не идут в комплекте с удобными ответами, и я всегда знала, что это парадокс. Частица и волна. Жутковатое воздействие на расстоянии. Июль и ноябрь. Если я произнесу свой ужасающий вопрос вслух, никакого решения не последует. Я знаю, что ничего не знаю. Именно это и подразумевает умение задавать вопросы.

Кроме того, это также означает, что я не могу остановиться на полпути.

Семь

7/7/7/7

7/7

7

7

7/7

7/7/7/7

Наши мысли – словно горчичные зёрна. О, как много прошло дней. Очень много. Вереница дней, похожих на горчичные зёрна, Индия Фелпс, дочь безумной матери и внучка такой же безумной бабули, которая не хочет произносить ни слова и, следовательно, всё никак не перестанет говорить. Это грустная и печальная повесть, горестная история девушки, которая остановилась на дороге ради двух незнакомок, которые не захотели бы и не смогли, не смогли бы и не захотели остановиться ради меня. Она – та, которая я, – и я, мы вместе ползаем по краю собственной жизни, боясь открыть крышку банки из-под майонеза и рассыпать хранящиеся там горчичные зёрна. Белая горчица, чёрная горчица, коричневая индийская горчица. Она просыпает их на кухонный пол, и поэтому ей приходится пересчитывать их семь раз по семь, прежде чем ссыпать обратно в банку. Крышку она закручивает очень плотно, потому что одного раза ей хватило, спасибо. Она преувеличивает, конечно, но один раз их всё-таки пришлось пересчитывать, верно? Неосторожное движение локтем, и Индия Фелпс теряет грёбаные полтора часа на подсчёт семян, разбросанных по всему неровному полу, застрявших в щелях между досками и закатившихся под холодильник и плиту, поэтому их приходится извлекать отовсюду, и не важно, сколько времени это может занять. Сколько бы времени ни потребовалось – оно всё моё. Чёрные стрелки на часах, минутная стрелка, суетливая секундная стрелка, правая и левая рука, доминирующая рука, линия жизни, линия души, все кружащиеся против часовой стрелки карманы, полные маленьких букетов. Индия Морган Фелпс, чертёнок, демон, всю жизнь все вокруг называли её чертёнком, думая, что это мило, и сердце у неё подгнившее, как давно попадавшие на землю яблоки. Эти чёрные эмалированные клавиши так же хороши, как и семена горчицы, если перестать прислушиваться к звуку, который они издают.

Абалин была с девочкой по имени Хлоя и женщиной по имени Марго, но откуда мне знать, что она не солгала? Себе и мне, вытаскивая имена из шляпы, будто фокусник кролика. Она не спросила, перестала ли я принимать лекарства, но я увидела это в её глазах, зёленых, как обтёсанные морем осколки бутылок из-под кока-колы. Почему она сказала, что в действительности произошла только одна история, когда у меня в голове отложилось две, и как, как, как? Как же так? Я не взяла трубку. Нет, всё же взяла, но не позвонила ни Абалин, ни доктору Огилви, вообще никому. Считать, что она может быть права, – это ещё хуже, чем знать наверняка, но всё же легче, чем взять трубку или написать электронное письмо, чтобы моё демоническое «я» само во всём удостоверилось. Неизвестность ужасна, но определённость меня совсем угнетает. Бить, бить, бить, бить по клавишам пишущей машинки, бить наотмашь, бить по самолюбию, бить по струне или по аккордам? Бить наверняка – убить себя. Эта мысль не раз приходила мне в голову за последние несколько дней, пока я пересчитывала рассыпавшиеся горчичные зёрна. Это было бы легко, хотя тела никогда так просто не сдаются на милость призраков, но если повезёт, тогда всё наконец-то закончится, и больше не придётся играть в опостылевшие игры, мол, правда то или правда это, и лишь безумица с Уиллоу-стрит осмелилась выставить себя законченной дурой, решив, что правда – и то, и другое.

Что приводит меня к так называемой Вулф-Ден-роуд[71], проложенной в грязи между заснеженными лесными чащобами на севере и востоке Коннектикута. В ту ноябрьскую ночь я ещё не знала, откуда взялось это название, но теперь знаю. Я прочитала о преступлении, совершённом Израэлем Патнэмом между 1742 и 1743 годами, когда зима уходящего года перешла в новый год. Рассказы очевидцев кажутся такими же дикими и неправдоподобными, как и легенды о Жеводанском звере, только на этот раз чудовище можно назвать Зверем Помфрета, убивавшем овец на протяжении всей той долгой зимы, причём цифры варьируются от одного источника к другому. Не думаю, что хоть какой-то из них можно назвать надёжным. Я думаю, что волка подставили, и это заставляет меня задуматься о волке и девушке в красном, и о том, кто кого преследовал? Семьдесят овец и коз за одну ночь. Мне сложно в это поверить, но я вообще не верю многому, например, что их проглатывали целиком и дровосеки впоследствии вырезали полупереваренные тела из раздувшегося волчьего брюха. Изуродованные ягнята и козлята, выжившие, но настолько сильно покалеченные, что их оставалось только убить, как бешеных собак, ты, чокнутая, демоническая, неверующая Имп. Разорённые овчарни. Разорившиеся пастухи Коннектикута. Итак, там был отряд пастухов Израэля и Одфеллоу, друзей