Шрифт:
Закладка:
Смелый и благородный поступок Николауса обговаривали в замке на все лады. Особенно старалась и преуспела в этом деле прислуга; иные из прислуги, дабы усилить впечатление от своего рассказа, приукрашали то, что слышали от молодого господина Удо, домысливали сильные подробности и выдавали свои выдумки за правду. С их подачи выходило, что доблестный Николаус расправился в той корчме не менее чем с дюжиной подлых разбойников, вздумавших обобрать молодого барона; разбойники-де, одетые во всё чёрное, целая шайка, ломились в запертую дверь спальни, господин Николаус резко дверь распахнул, разбойники ввалились в спальню гурьбой и попадали на пол, а Николаус Смаллан с ними бился самоотверженно, как лучший из рыцарей, — и кого-то он сразил мечом на месте, кого-то спустил вниз по лестнице, а кого-то, имени не спросив, выбросил в окно; кровища ручьями там текла, много мебели в драке переломали, пришлось также потом чинить лестницу и стеклить окна... Что же делал в это время Удо? А Удо в это время, утверждали знатоки, бился с самым главным из разбойников — с тем, который был выше и сильнее всех и одежда на котором была всех чернее...
Фантазии прислуги скоро дошли до радбургских рыцарей и кнехтов. Хотя те, люди опытные и побывавшие во всяких передрягах, не очень-то верили россказням слуг, они хорошо понимали, что не бывает дыма без огня, и если замок полнится слухами о геройском деянии юного Смаллана, значит, некое геройское деяние, конечно же, имело место. Рыцари и кнехты всячески выражали Николаусу уважение: заговаривали с ним, кланялись ему, звали к себе разделить с ними трапезу или принять участие в их молитве. И когда Николаус из скромности отказывался, они начинали уважать его ещё более, поскольку знали, что порой скромность украшает героя больше, нежели само геройство.
Наверное, на второй день после возвращения Удо и Николауса из Феллина рыцари затащили-таки их к себе в Восточную башню на пирушку. И им, старым друзьям своим (многие из которых не видели ничего зазорного в лишней кружке пива или вина и считали, что мужчина не может зваться настоящим мужчиной, если не испытал в жизни всего и если он ни разу не напивался до блевоты и до самого скотского состояния, когда ему уж всё равно — на кровати ли он лежит или под кроватью в обнимку с ночным горшком), Удо рассказал о ссоре в корчме всё от начала до конца без утайки. Рыцари одобрительно качали головами, поглядывая на Николауса, и говорили ему многие приятные слова. Николаус посидел с ними немного и хотел уходить, поднимался из-за стола, но они не отпускали, тянули его за локти обратно, подливали в кубок ещё вина. И всё говорили, что Николаус совершил достойный поступок. Оказалось, кое-кто из них слышал уже о тех троих в чёрных одеждах, с которыми не побоялся сразиться Николаус. Те люди, и правда, были благородного звания. О двоих из них, о рыцарях, ходила весьма дурная слава — слава о людях, ставших на путь разбоя, обратившихся в преступников; они — когда-то доблестные рыцари — отказались от главных обетов, пожелали обогатиться под шум войны и собрали вокруг себя мызных людей без совести, без чести. Жили они от насилия, убийства и грабежа, оружием владели мастерски, и потому удивления достоин этот случай: как Николаусу удалось их остановить; видно, вступился за него и за Удо сам Господь Бог.
Старый барон Аттендорн выказал Николаусу свою благодарность в признании: он до последнего времени всё не мог отделаться от сомнения, что Николаус (ах, прости, мой молодой друг! не я сомневаюсь, а мой опытный ум) — есть Николаус. И только ставший уже далеко известным геройский, самоотверженный поступок окончательно убедил его в том, что Николаус — достойный сын своего отца Фридриха Смаллана; отец его Фридрих — хоть и купец, а знатного рода и хорошей родословной; великий предок его ходил в сражения под знамёнами Ордена тевтонов, и много совершил славных подвигов, и многих язычников он в христианство обратил. Мужество и сила веры у Смалланов в крови.
Удо после того памятного случая потихоньку бросил пить. Только сильнейшего притяжения к женщинам он не мог пересилить, и все мысли его, как и прежде, денно и нощно блуждали на ниве сладкого греха. То у одной местной красавицы он пропадал, ночевал и развлекался с ней в свежем, душистом сене, то другую осаждал, угощал лакомствами, коими запасся на кухне, и затейливыми историями, кои придумывал на ходу, оглаживал бело-сахарные бёдра, то третью поджидал на опушке, осыпал ласками и сулил несметные богатства; под ласки и угощения, под щедрые посулы, под песни нежные и под грустные или озорные стихи, напористый, он обычно скоро добивался своего. Однажды Николаус случайно обнаружил Удо в каком-то чулане с Мартиной. Николаус проходил мимо, услышал некий шорох и, привлечённый им, открыл чуланную дверь... Мартина убежала, скрывая одной рукой лицо, а другой оправляя юбку. Удо же натянуто засмеялся.
Но пить Удо всё-таки бросил, и отец его Ульрих был тому несказанно рад. А Удо, отлучивший себя от кубка, бывало очень скучал, не находил себе места. И если не занят он был девицами, то слонялся всюду с довольно унылым видом. От той же Мартины Николаус узнал, что Удо, всегда выражавший пренебрежение к книгам и к учению, как-то, заглянув на женскую половину, молвил Ангелике: «Ах, сестра! Так скучно. Что посоветуешь прочесть?..» Похоже, к учению иной человек может прийти и со скуки.
А Николаус... Что же наш Николаус?
Добрый Николаус сказал как-то за обедом, что пора ему и честь знать, что пришло время собираться домой в Полоцк. Однако барон и Удо (первый с достоинством и благородной сдержанностью, второй — с искренним юношеским жаром) просили его остаться, погостить ещё в славном Радбурге до конца лета. Николаус был полон решимости поступить так, как намеревался, но хозяева замка его настойчиво упрашивали и говорили, что дом их опустеет без него и не с кем будет интересно время провести, не с кем будет переброситься умным словцом. «Ты так хорошо вписался в нашу семью!» — заметил барон Ульрих. Николаус колебался,
