Шрифт:
Закладка:
Но тут же мысль обо всех обстоятельствах: о том, что Эл станет для нее всем и будет только ее; о том, что они оба будут знать, что она пожертвовала чем‐то, чего хотела; о том надрыве, который им выпадет, если ей придется уехать из Лондона в далекий университет, – все это словно стянуло тонкую проволоку в ее груди еще крепче.
Эл покачал головой.
– Не знаю. Не думаю. По-моему, то, что у нас было… оно… испорчено.
– Испорчено… Ох, Эл…
Он пытался найти слова и объясниться, что он имеет в виду, заговорить наконец о ревности, вытащить ее из‐под спуда. Но слова не пришли. Не пришли, и все. И поэтому, когда Эл сжал ладонь Вайолет, а затем отпустил ее и пошел к морю, это показалось концом.
Но, по сути, это был еще не конец, потому что им пришлось вместе лететь в Лондон, и еще несколько ночей они спали в общей постели, печально и ощутимо вместе, и оказалось, что они умеют быть любезнее и щедрее, чем были за месяцы до того: заваривали друг другу в кружке чай, поджаривали тосты, делили книги и пластинки, время от времени тихонько осведомляясь, где чье, и по очереди ревели, пока другой обнимал и поглаживал по спине, а потом он тоже срывался, и под занавес оба смеялись над тем, как измазаны их футболки слезами и тушью.
За день до того, как ей съехать, Эл вложил письмо в одну из ее книг, которую затем вернул к остальным в коробку. С тех пор как они прилетели из Греции, его преследовало желание выразить на бумаге всю свою любовь – и, конечно же, боль отчасти. Он не пытался снова завоевать ее, нет; просто хотел честно написать обо всем, что пережил.
Это был обдуманный выбор, вложить письмо в “Радугу” Лоуренса, которую он подарил Вайолет на окончание университета и которую, он знал это точно, она до конца дней сбережет.
Чего Эл никак не мог знать, так это того, откроет она “Радугу” сентиментально в ближайшие месяцы или ей будет больно даже смотреть на нее, и книга (и его письмо в ней) будет пылиться на полке годами. Или даже десятилетиями.
21 января 1967 года
Часы показывают 8.09 утра. Акушерка в больнице Абергавенни смеется, когда ребенок выскакивает из матери: вот торопыга, хочет поскорее увидеть мир. Ангарад, с облегчением переведя дух, тянется к брыкающемуся клубку конечностей, а девочка, которую она уже обещала назвать Вайолет, вцепляется ей в грудь и жадно сосет. И в частной палате больницы в Лидсе, истерзанная, вся мокрая, Амелия издает низкий рык, когда наконец ее сына, не желающего наружу, вытаскивают щипцами на свет, а он так и сопротивляется всю дорогу. Крошечное тельце – устрашающе красное, лиловое и скользкое, как потроха, но его вопль проникает матери прямо в нутро, и Амелия тоже тянет руки, чтобы обнять своего сыночка.
Глава 1
Декабрь 1987 года
Неужто пахнет клубникой?
Элберт вошел в зальчик, где огоньки переливались от желтого до ярко-голубого, как сульфат меди, не разглядеть ничего в парах шипящего ликующе сухого льда, который, да, пах клубникой. Люди уже двигались под ту музыку, которую Грегси недавно ему ставил. Покачивались, как в диско, но понастойчивей. И этакая развинченность в локтях-коленях, как будто там ослабли болты и гайки. Головы откинуты. И улыбки. Прямо‐таки пропасть улыбок.
В последний раз, когда Элберт был в клубе, это было понтовое заведение в Вест-Энде, где элегантные дамы поглядывали на него так, словно он из ноздри вытащен. Он делал вид, что ему в кайф, но, по правде, скучал. До того им там все было пофиг, прям на каждой роже написано: “чихать я на всех хотел”.
Здесь пофиг никому не было. Здесь все будто раскрыли какой‐то абсолютно очуменный секрет и сил нет как рвались им с тобой поделиться.
– Классно тут, да? – сказал Грегси, обнимая Элберта за плечи и протягивая ему энергетик.
Элберт сделал глоток.
Как раз в тот момент, когда он начал подозревать, что таблетка его не берет, музыка зазвучала как никогда раньше. Так, будто без нее нельзя жить. Будто она сшита специально по его телу. А потом у него внутри будто забил фонтан: вверх по позвоночнику, вверх, сбивая дыхание, по горлу, вверх, отдаваясь пульсом в конечностях.
– Обалдеть! – крикнул он Грегси, чувствуя, как распахиваются сами собой глаза.
Снаружи очередь двигалась медленно, и Вай стала уже подмерзать.
Ветер сифонил в ее выходном пальто, с пояском и воротником с широкими лацканами.
– А ты говорила, пройдем легко.
– Ну, так в прошлый раз и было легко! – Закатив глаза, Мэл всосалась в ментоловую cигаретку. – Дурдом.
На неделю, выделенную для подготовки к экзаменам, она смоталась домой, в Южный Лондон, и когда вернулась в Бристоль, ее прям распирало от историй о новомодных вечерах, по которым сходили с ума ее тамошние подружки. Вай наврала родителям про то, когда у нее заканчивается семестр, чтобы сначала сходить туда с Мэл, а потом уж отчалить на Рождество домой.
Мэл вложила ей в рот что‐то как мел на вкус, и у Вай от волнения свело низ живота.
– Это половинка. Все будет в порядке.
Она сглотнула, подумав, что и руку бы сунула в огонь, если б Мэл ей велела.
К тому времени, как они вошли наконец внутрь, у Вай начало что‐то как‐то смещаться по краю зрения. Помещение оказалось совсем маленьким, она почти что врезалась в стену напротив входа, не сообразив, что там зеркало. Парень в просторном сиреневом жилете перехватил ее, спас и тут же завелся с ней танцевать. Но Вай не знала, как двигаться под такую музыку. А потом вдруг – раз, и поняла.
– Вернусь через секунду. – Элберт хлопнул Грегси по плечу и пошел искать туалет.
– Извините, можно я… – Он попытался обойти невысокую темноволосую девушку, у которой плескались над сомкнутыми глазами руки.
И вдруг ее глаза распахнулись.
Музыка вонзалась в самые глубины земли.
Включился стробоскоп. Она застыла. Застыла, мерцая. Глаза в глаза. Странный толчок узнавания. Я тебя знаю.
Затем снова нахлынули свет и тепло.
– Извини, ты, наверное, туалет ищешь?
И она резко свернула в сторону, да так ловко, что дорогу указала руками. Когда Элберт оттуда вышел, он не смог вспомнить, где именно ее видел. И Грегси не смог найти. Но затанцевал снова, и время не столько ускорилось, сколько совсем исчезло.
В конце концов с треском врубился верхний свет, желтый, ужасно яркий. Все пытались поймать дыхание и похохатывали, глядя на то,
