поздоровавшись с ним, она отошла поздравить художника, а потом оглянулась на Эла и увидела, что он за ней наблюдает, и у нее перехватило дыхание: он весь как окостенел, закрылся и скрестил на груди руки. Когда они вернулись домой, она тут же набрала ванну и настояла, чтобы они приняли ее вместе. Устроилась позади, обхватила под мышками, прижала к себе и под плеск воды, молча, изо всех сил стала вливать в него из себя любовь.

Это был шок, потому что Вайолет думала – уговаривала себя, – что у них все‐таки выйдет. Эл выглядел устроенным, состоявшимся, и хотя “РоСт: ЛДН” денег не приносил, все равно вся затея выглядела и ощущалась успехом. Вечеринка по случаю выхода первого номера, устроенная на складе неподалеку от Кингс-Кросс, вошла в историю после того, как почтившая ее присутствием королевская особа, пусть и второго ряда, так разошлась, что прыгнула с Элом в надувной бассейн, и их при этом сфотографировали. Пресса это все освещала, “Гардиан” и “Тайм-аут” опубликовали очерки, посвященные Элу. Ему присылали билеты на все мыслимые концерты, спектакли и выставки, на все вечеринки, в любой ночной клуб.

Но мысль о том, что по‐настоящему он только тогда самим собой и бывает на этих концертах и выставках, когда ее рядом нет, вылущилась в ту ночь, взошла и вот уже не один месяц взрастает в голове Вайолет.

Она поплыла, чтобы сократить расстояние, вода казалась очень теплой теперь, когда полностью в нее погрузишься, и улыбнулась ему. И Эл расплылся в улыбке, в широкой, милой своей кособокой улыбке. Но все‐таки это она потянулась к нему, обхватила за шею, обвила ногами. В эти дни он редко делал к ней первый шаг.

Она была скользкой, как угорь, и Эл прогулялся руками по ее плавучему телу. Глаза их встретились, и столько между ними было всего, что даже невесомое это мгновенье казалось слишком значительным, чтобы его удержать.

Эл притянул ее к себе, прижал, но Вайолет мягко оттолкнулась и откинулась спиной в океан, держась за Эла ногами, ее волосы распались веером и плыли за ней, как водоросли. Оставив на поверхности только лицо, она смотрела в небо.

– Там одна, зато яркая звезда.

Эл изо всех сил работал ногами, чтобы им обоим быть на плаву, и надежно держал ее. Но, показав на небо, в движении Вайолет пахом прижалась к низу его живота и, дрогнув от привычного возбуждения, с усилием стала подтягиваться обратно, пока они не принялись целоваться, и оба ушли под воду, и вынырнули, захлебываясь и смехом, и соленой морской водой.

Однако к тому времени, как они вернулись домой, момент был упущен. Жили они в беленом деревенском домике с душем, по сути, краном, который торчал из стены наружу и, шипя, брызгал в кабинку, целомудрия ради огороженную просоленной плетеной сеткой. Вайолет ополоснулась и вышла, никак его не поманив, что, казалось, было обещано в море.

Эл понял, что ему слишком грустно, чтобы из‐за этого огорчиться. И тут поймал ее на том, что она наблюдает за ним, пока он одевается, и когда их глаза встретились, она улыбнулась ему так сердечно, что ужасная тяжесть прошла сквозь него и улеглась где‐то в ногах.

Он много раз спрашивал себя, поможет ли отпуск. Кто знает, вдруг заставит его передумать.

Теперь отпуск был на исходе.

К таверне они шли практически молча. На полпути Вайолет ласково взяла его за руку. Ее ладонь так правильно совпадала с его ладонью: такая маленькая в его длинных пальцах, но размером ровно такая, как нужно. Он сглотнул, удерживая жгучие слезы поглубже в горле, подальше от глаз. Почти вызревшая луна услужливо подсвечивала молочным светом длинное белое платье Вайолет, и цикады стрекотали, как в каком‐то старом романтическом фильме, и почему‐то счастливее, чем сейчас, в последние годы Эл не бывал, и, переполненный, он просто не знал, сумеет ли это вместить, не захлестнет ли его.

– Прекрасно выглядишь, – сказал он, когда они уселись за столик, который уже успели обжить, и, как всегда, заказали графин темно-желтой жидкости с некоторым осадком, больше похожей на сухой херес, чем на белое вино. В первое свое посещение немало по этому поводу похихикав и всячески питье обругав, теперь по обоюдному молчаливому согласию они выбирали его ежевечерне, это стало традицией.

– Ох, Эл, спасибо.

Комплимент застал Вайолет врасплох: уж очень формально он прозвучал, так, наверное, малознакомым девушкам говорят на первом свидании.

Когда принесли еду, Вайолет молча поделила рыбу, приготовленную на гриле, половину выложив на тарелку Элу, в то время как он делил салат и жареную картошку. В еде они придерживались компромисса, настолько близкого к вегетарианству, насколько это возможно на Крите. Подбежали две тощие кошки, которых они прикормили, и принялись виться у ног; первым же вечером Вайолет окрестила их Пердитой и Паулиной (“Что, «Зимняя сказка»? Без Шекспира никак нельзя?” – “Что ж я могу с этим поделать!”). Она бросила им кусочки на пол и только потом сама принялась за рыбу.

Эл, поглядывая на нее, думал о том, как они выработали сообща и язык, и привычки, весь этот само собой разумеющийся строй жизни, для которой непременно нужны они оба. Длиться вне того, что они вместе, эта жизнь не будет, не сможет…

Кошка мяукнула жалобно, обращаясь к нему.

Удастся ль ему когда‐нибудь построить такую жизнь с кем‐то другим? Он и не знал, какая мысль хуже: та, что это все, это конец, – или та, что нечто настолько особенное на самом деле вполне воспроизводимо.

– Ты что‐то притих. – Он различил, что прозвучать это должно было нежно, хотя на деле прозвучало фальшиво, чересчур радужно. – Жалко, что отпуск позади?

Эл решительно отложил нож с вилкой.

– Хороший у нас вышел отпуск, правда?

– Самый лучший. – Она от души улыбнулась.

Лицо ее было мягко освещено свечкой и цепочками огоньков, петлявших по плетеной из тростника крыше. Виноградные лозы так изящно вились вокруг электрических проводов, будто были иллюстрацией к сказке.

– Вообще‐то мне нужно тебе кое‐что сказать. Прежде чем мы вернемся. Журнал закрывается.

– Как? Ох, Эл, мне так жаль! – Рука Вайолет метнулась через стол. – Так ты… Странно, что ты вообще смог отдохнуть! Ты должен был мне сказать… И потом, можем ли мы себе это позволить? – Что‐то затрепетало внутри Вайолет, когда она взмахнула вилкой.

Неужто она рада? Последние дни ей казалось, что что‐то грядет, что‐то значимое. Она пыталась не думать об этом, не вглядываться, но похоже было на неуклонно накатывающий прилив: знаешь, что он идет, даже если не наблюдаешь за продвиженьем.

А оказывается, речь всего лишь о работе. О деньгах. Ничего