Шрифт:
Закладка:
Марен хватает Дийну за руку.
– Пожалуйста, не уходи.
– Здесь небезопасно.
– Я сумею тебя защитить.
Дийна качает головой, гладит Марен по щеке.
– Для них мы ничто. Как люди для моря, которому нет до нас дела.
Она прижимается лбом ко лбу Марен. Ее кожа сухая, будто песок.
– Ты тоже можешь уйти с нами, – говорит Дийна. Марен резко отшатывается. – Варр проводит лето на мелкогорье, в лесу. Они туда не пойдут, а если пойдут, то я знаю, где спрятаться.
– Я не могу бросить маму. – «Не могу бросить Урсу», – добавляет она про себя. – И мне здесь ничто не грозит.
Кажется, Дийна хочет сказать что-то еще, но лишь молча завязывает первый тюк, берет еще одно одеяло, расстилает его на кровати и продолжает собирать вещи.
Марен так много хочется ей сказать, но она только спрашивает:
– Когда ты уходишь?
– Сегодня ночью. Я возьму лодку Бора.
– Она вся дырявая, – говорит Марен. – Возьми лодку Кирстен. Я знаю, что она будет не против.
Дийна кивает.
– И она всегда может сказать, что я взяла лодку без спроса. Я оставлю ее на берегу.
Марен берет Эрика на руки, прижимается носом к его макушке, вдыхает чуть кисловатый молочный запах.
– Я дам тебе денег. У меня есть…
– Оставь их себе, – говорит Дийна. – В лесу они мне без надобности.
– Если тебя поймают…
– Не говори никому. – Дийна подходит и обнимает Марен, держащую на руках ее сына.
Марен сжимает зубы до скрежета.
– Будь осторожна. Не доверяй никому, – шепчет Дийна, ее дыхание щекочет Марен ухо. – Даже ей.
Она отстраняется и прижимает ко лбу Марен большой палец.
– Если тебе будет нужно меня разыскать.
Марен закрывает глаза, вспоминая, как Дийна точно так же прижала палец ко лбу ее брата, когда он уходил в море в канун Рождества.
– Дийна… – Марен берет ее за руку. – Ты мне споешь его йойк?
Она уверена, что Дийна откажет, но та придвигается к ней и поет, почти касаясь губами ее уха. Мелодия ритмичная, но одновременно мягкая. Марен узнает некоторые отрывки, которые слышала через стену, но сейчас песня звучит по-другому. Она очень странная и очень красивая. Когда песня кончается, Марен кажется, что у нее что-то украли. Что-то важное, незаменимое. Эрик улыбается у нее на руках. Марен снова вдыхает его детский запах, целует в прохладную щечку и отдает его Дийне.
Она выходит наружу, растерянная и смущенная, слезы стоят комом в горле. После сумрачной комнаты волосы Урсы особенно ярко блестят на солнце.
– Она придет?
– Да, придет, – говорит Марен, потому что так проще, и Урса светлеет лицом.
* * *
В ту ночь Марен не слышит ни звука, хотя спит на своей старой кровати, вернее, не спит, а лежит в темноте, прижавшись ухом к стене. Наверное, Дийна передумала уходить. Утром Марен сразу же бежит к ней.
Дверь не заперта и открывается сразу, стоит только ее толкнуть. В комнате пусто, только башмаки Эрика одиноко стоят у остывшего очага. Постель аккуратно застелена. Марен подходит к окну. Она хочет сорвать одеяло, которое Дийна использовала вместо шторы: впустить воздух и свет в эту комнату, так долго пребывавшую в темноте. Хочет, но почему-то не может.
Она тяжело опускается на кровать, садится на самый краешек. Здесь спал ее брат, здесь был зачат ее племянник. Она прижимает ладони к деревянной раме, призывая воспоминания о брате, о Дийне, о малыше Эрике. Ей вдруг становится одиноко и страшно, как тогда, на мысе, когда она потеряла Эрика в тумане. Только теперь туман не рассеется. Никто не выйдет к ней из серой мглы. Ни ее молчаливый брат с его густыми бровями и тихим смехом. Ни папа, ни мама. Да, даже мама.
Слезы встают комом в горле, острые, как рыболовные крючки. Марен прикасается к тому месту на лбу, куда прижимала большой палец Дийна, создавая невидимую нить, которая свяжет их сквозь пространство. Но что-то в ней знает, что эта нить уже оборвалась, как и та, которая связывала ее с братом.
На следующий день Авессалом никуда не уходит, весь день сидит дома и что-то сосредоточенно пишет. Его присутствие тяготит Урсу. Она пытается что-то делать по дому, но все валится из рук. Их поездка в Вардёхюс была в равной степени познавательной и ужасающей, и теперь Урса знает, что уже никогда не испытает приязни к этому человеку, не говоря уж о том, чтобы его полюбить.
Он ее не замечает, полностью поглощенный своими делами. Перед ним на столе лежат два письма со сломанными печатями – эти письма дал ему губернатор, – и перечень жителей Вардё, составленный в первое воскресенье, когда они были в церкви. Постоянно сверяясь с перечнем, Авессалом что-то пишет на огромном листе пергамента мелким, петляющим почерком.
– Над чем ты работаешь, Авессалом?
– Это список.
Он весь взвинченный, возбужденный. Урса вспоминает, что таким же он был и за ужином у губернатора, и ей становится страшно. Ей хочется сбежать из дома, пойти к Марен, но не хочется привлекать внимание мужа к их близкой дружбе, особенно в свете того, что было сказано о Дийне. У нее ощущение, что они все балансируют на краю пропасти, и ее муж уже приготовился их подтолкнуть.
– Список?
– Для губернатора. Скоро ты все узнаешь.
В ту ночь он требует, чтобы она была полностью обнажена, хотя в комнате холодно, как в могиле. Он стремительно входит в нее и хватает за плечи, водит пальцами по ее коже. Ей неприятно. Словно он прикасается к открытой ране. Наверное, он пытается быть с нею нежным, но Урса не может открыться ему навстречу, ему приходится пробивать себе путь, отчего все сжимается еще сильнее.
Слава Богу, все закончилось быстро. Муж наблюдает, как Урса надевает ночную рубашку. Он не засыпает, как это бывает всегда. Он берет ее за руку и глядит в потолок. Урса не пытается вырвать руку. Она лежит неподвижно, чувствуя, как между ног разливается липкая влага.
– Когда уже у тебя будет ребенок? – Он по-прежнему тяжело дышит. – На корабле. В ночном горшке. Ты тогда потеряла ребенка? Ты такая же, как твоя мать?
– Надеюсь, что нет, муж, – говорит Урса.
– Я тоже надеюсь, Урсула. Я хочу сыновей, пятерых сыновей. Нас было пятеро у отца, пятеро братьев. Уж мы задали жару, держали в страхе весь городок. У меня было хорошее детство.
– Здесь мы не вырастим пятерых сыновей, – говорит она слабым голосом.
– Все устроится в лучшем виде, уже совсем скоро. – Ей не понравилось, как он это сказал. Словно у него есть какая-то тайна. – Были еще и другие?
– Другие?
– Другие потери.
