не я».

«Я не вижу», – сухо сказала Гусеница.

«Я боюсь, что не могу выразиться яснее, – очень вежливо ответила Аня. – Начать с того, что я сама ничего не понимаю: это так сложно и неприятно – менять свой рост по нескольку раз в день».

«Не нахожу», – молвила Гусеница.

«Может быть, вы этого сейчас не находите, – сказала Аня, – но когда вам придется превратиться в куколку – а это, вы знаете, неизбежно, – а после в бабочку, то вы, наверное, почувствуете себя скверно».

«Ничуть», – ответила Гусеница.

«Ну, тогда у вас, вероятно, другой характер, – подхватила Аня. – Знаю одно: мне бы это показалось чрезвычайно странным».

«Тебе? – презрительно проговорила Гусеница. – Кто ты?»

И разговор таким образом обратился в сказку про белого бычка.

Аню немного раздражало то, что Гусеница так скупа на слова, и, выпрямившись, она твердо сказала:

«Мне кажется, вы сперва должны были бы сказать мне, кто вы».

«Почему?» – спросила Гусеница.

Опять затруднительный вопрос. Аня не могла придумать ни одной уважительной причины, и так как Гусеница казалась в чрезвычайно дурном расположении духа, то она пошла прочь.

«Стой! – крикнула Гусеница. – У меня есть нечто важное тебе сообщить».

Это звучало соблазнительно. Аня воротилась.

«Владей собой», – молвила Гусеница.

«Это все?» – спросила Аня, с трудом сдерживая негодование.

«Нет», – сказала Гусеница.

Аня решила, что она может подождать, благо ей нечего делать: может быть, она услышит что-нибудь любопытное. В продолжение нескольких минут Гусеница молчаливо попыхивала, но наконец раскрестила руки, опять вынула изо рта кальян и сказала:

«Значит, ты считаешь, что ты изменилась, не так ли?»

«Так, – подтвердила Аня. – Я не могу вспомнить вещи, которые всегда знала, и меняю свой рост каждые десять минут».

«Какие вещи?» – спросила Гусеница.

«Вот, например, я попробовала прочесть наизусть: “Птичка Божия не знает…”, а вышло совсем не то», – с грустью сказала Аня.

«Прочитай-ка “Скажи-ка, дядя, ведь недаром…”», – приказала Гусеница.

Аня сложила руки на коленях и начала:

«Скажи-ка, дядя, ведь недаром

Тебя считают очень старым:

Ведь, право же, ты сед

И располнел ты несказанно.

Зачем же ходишь постоянно

На голове? Ведь, право ж, странно

Шалить на склоне лет!»

И молвил он: «В былое время

Держал, как дорогое бремя,

Я голову свою…

Теперь же, скажем откровенно,

Мозгов лишен я совершенно

И с легким сердцем, вдохновенно

На голове стою».

«Ах, дядя, повторяю снова:

Достиг ты возраста честнóго,

Ты – с весом, ты – с брюшком…

В такие годы ходят плавно,

А ты, о старец своенравный,

Влетел ты в комнату недавно –

Возможно ль? – кувырком!»

«Учись, юнец, – мудрец ответил. –

Ты, вижу, с завистью приметил,

Как легок мой прыжок.

Я с детства маслом мазал ножки,

Глотал целебные лепешки

Из гуттаперчи и морошки –

Попробуй-ка, дружок!»

«Ах, дядя, дядя, да скажи же,

Ты стар иль нет? Одною жижей

Питаться бы пора!

А съел ты гуся – да какого!

Съел жадно, тщательно, толково,

И не осталось от жаркого

Ни одного ребра!»

«Я как-то раз, – ответил дядя,

Живот величественно гладя, –

Решал с женой моей

Вопрос научный, очень спорный,

И спор наш длился так упорно,

Что отразился благотворно

На силе челюстей».

«Еще одно позволь мне слово:

Сажаешь ты угря живого

На угреватый нос.

Его подкинешь два-три раза,

Поймаешь… Дядя, жду рассказа:

Как приобрел ты верность глаза?

Волнующий вопрос!»

«И совершенно неуместный, –

Заметил старец. – Друг мой, честно

Ответил я на три

Твои вопроса. Это много».

И он пошел своей дорогой,

Шепнув загадочно и строго:

«Ты у меня смотри!»

«Это неправильно», – сказала Гусеница.

«Не совсем правильно, я боюсь, – робко отвечала Аня, – некоторые слова как будто изменились».

«Неправильно с начала до конца», – решила Гусеница, и за этим последовало молчанье.

Гусеница первая заговорила:

«Какого роста ты желаешь быть?» – спросила она.

«Ах, это мне более или менее все равно, – ответила Аня поспешно. – Но только, знаете ли, неприятно меняться так часто».

«Я не знаю», – сказала Гусеница.

Аня промолчала: никто никогда не перечил ей так, и она чувствовала, что теряет терпенье.

«А сейчас вы довольны?» – осведомилась Гусеница.

«Да как вам сказать? Мне хотелось бы быть чуточку побольше, – сказала Аня. – Три дюйма – это такой глупый рост!»

«Это чрезвычайно достойный рост!» – гневно воскликнула Гусеница, взвиваясь на дыбы (она была как раз вышиной в три дюйма.)

«Но я к этому не привыкла!» – жалобно протянула бедная Аня. И она подумала про себя: «Ах, если б эти твари не были так обидчивы!»

«Со временем привыкнешь!» – сказала Гусеница и опять сунула в рот кальянную трубку и принялась курить.

Аня терпеливо ждала, чтобы она вновь заговорила. Через несколько минут Гусеница вынула трубку, раз-два зевнула и потянулась. Затем она мягко слезла с гриба и уползла в траву. «Один край заставит тебя вырасти, другой – уменьшиться», – коротко сказала она, не оглядываясь.

«Один край чего? Другой край чего?» – подумала Аня.

«Грибной шапки», – ответила Гусеница, словно вопрос задан был громко, – и в следующий миг она скрылась из виду.

Аня осталась глядеть задумчиво на гриб, стараясь уяснить себе, какая левая сторона и какая правая. И так как шапка была совершенно круглая, вопрос представлялся нелегким. Наконец она протянула руки, насколько могла, обхватила шапку гриба и отломила обеими руками по одному кусочку с того и другого края.

«Какой же из них заставит меня вырасти?» – сказала она про себя и погрызла кусочек в правой руке, чтобы узнать последствие. Тотчас же она почувствовала сильный удар в подбородок и в ногу – они столкнулись!

Внезапность этой перемены очень ее испугала. Нельзя было терять времени – она быстро таяла. Тогда она принялась за другой кусочек. Подбородок ее был так твердо прижат к ноге, что нелегко было открыть рот. Но наконец ей это удалось, и она стала грызть кусочек, отломанный с левого края.

«Слава Богу, голова моя освободилась!» – радостно воскликнула Аня, но тотчас же тревожно смолкла, заметив, что плечи ее исчезли из вида. Все, что она могла различить, глядя вниз, была длиннейшая шея, взвивающаяся из моря зелени.

«Что это зеленое? – спросила себя