Шрифт:
Закладка:
Плевки в спину – это не просто унижение, а высшее его проявление. К плевкам в лицо девочки в селе быстро привыкают. Плюют, чтобы не сглазить. Плюют, говоря, что красавица выросла. Плюют невесте на свадьбе, поднимая тяжелую фату. В знак восхищения, восторга. Если плюют в лицо – счастье. Если в спину – позор, приговор на всю жизнь. И твою, и твоих близких.
Мадина дошла до дома. На воротах свежей краской было написано неприличное слово. Она бросила ведра и начала стирать надпись. Терла, пока руки не начали болеть. Вечером надпись снова появилась.
Мама плакала. Младшая сестра и брат Мадины не понимали, почему мама плачет, и тоже куксились. Отец молча ушел в сарай.
– Что нам делать, дочка? – спросила мама. – Правда, что люди говорят? Ты сама пошла в машину?
– Мама, нет! Я испугалась. Сто раз повторяла. Почему ты мне не веришь? У меня ноги будто к земле приросли. Никуда я не шла. На месте стояла. Он меня тянул за руку, настаивал! Я сказала правду! Зачем ты веришь слухам? Разве ты меня не знаешь? Разве я не твоя дочь? – закричала Мадина.
– Я не знаю, дочка, чему верить, – призналась мать. – Люди ведь не станут понапрасну говорить. Значит, они видели. Почему ты не убежала, как остальные? Почему осталась? Если он тебя схватил, значит, ты дала повод?
– Мама, я не виновата!
– Люди говорят…
– Люди все время что-то говорят. Разве ты не знаешь? – Мадина плакала и пыталась обнять мать. Та сдергивала с себя руки дочери.
– Давай ты уедешь. На время. К тете Зареме. Или к тете Нине. Поживешь там, пока все не успокоится, – предложила мать.
– Почему я должна уезжать, если не виновата? Почему должна сбегать, будто преступница? Я не сделала ничего дурного, не опозорила семью. У меня экзамены в школе, как я уеду? Здесь мой дом, моя семья. Я не хочу сбегать. Если так поступлю, все будут думать, что на мне вина. А это не так. Я могу доказать. Пусть будет суд. Я скажу правду. Казик подтвердит. И остальные тоже, – пыталась докричаться до матери Мадина.
– Дочка, так будет лучше для всей семьи. Подумай о своей сестре, о брате. Разве ты хочешь, чтобы они отвечали за твой позор?
– Какой позор? Не было ничего! – Мадина понимала, что даже мать ее не слышит и верит слухам, а не ей.
На следующий день неприличная надпись на воротах появилась снова. Уже все женщины плевали в спину Мадины. Она боялась выйти во двор. Отец с ней не разговаривал. Она зашла в сарай, где тот возился с инструментами.
– Папа, ты тоже веришь этим слухам? – спросила Мадина.
– Уходи, – ответил отец.
– Папа, я же твоя дочь! – Мадина расплакалась. – Почему ты мне не веришь? Не защищаешь?
– У меня больше нет старшей дочери, – ответил отец.
Мадина зашла в дом и проплакала сутки. Она вспоминала, как отец носил ее на руках и называл своей принцессой. Как говорил, что она останется его любимой дочерью, сколько бы еще детей в семье ни появилось. Как счастлив, что у него такая умная и красивая девочка, так похожая на него. И никакой сын-первенец ему не нужен. Мадина помнила, как отец разрешал ей заходить в сарай и трогать запчасти к старому мотоциклу. Сажал ее за руль и смешно говорил «быр-быр», будто заводя мотоцикл. Как отец ночью нес ее на руках к Варжетхан на другой конец села, когда ему показалось, что у дочки слишком горячий лобик. Он ее всегда целовал на ночь. И в одночасье отрекся. От собственной дочери, своей любимицы. Он поверил слухам, а не ей. Как он мог?
Мадина сбросилась с того самого обрыва, с которого бросались все девушки, опозорившие семью и род. Или якобы опозорившие.
О Мадине в семье больше не говорили, не вспоминали. Сразу утихли все слухи, будто ничего не произошло. Похоронили тихо. Мать Мадины переключилась на младших детей. Отец нечасто выходил из сарая, где перебирал детали, к которым прикасалась его любимая дочь.
Бабушка долго не могла себе простить самоубийства Мадины.
– Ты спасла Казика, – убеждала ее Варжетхан.
– Но не спасла Мадину, – возражала бабушка.
Эти горе, грех, вина – как угодно можно называть – остались с ней на всю жизнь. Ведь, по сути, она была такой же, как родители Мадины. Разница лишь в том, что моя мама уехала, успела, а Мадина нет. Мама мечтала вырваться из села, а Мадина хотела жить дома, с мамой, папой, сестрой и братом. Маме не за что было держаться, а Мадине было за что. Мама всегда говорила бабушке, что бывают ситуации, когда никто не виноват и виноваты сразу все. Как в случае с Мадиной и с ней. И правда не так уж очевидна. Мама считала виновными родителей Мадины – они не заступись за дочь, не подняли все село, как сделала это мама Казика, чтобы защитить сына. Они не пошли поперек мнения общества, подчинились, пусть косвенно, но признали вину. Значит, только они виновны в смерти своей дочери. А должны были бороться до последнего. Это они довели ее до самоубийства. Не общество, а семья, которая отреклась. Бабушка плакала и все равно считала, что вина лежит на ней. Она могла написать статью, рассказать о том, что произошло. Честно. Но не стала. Старейшины заверили, что все решится миром. А если выйдет статья, будет только хуже. Огласка не была нужна ни одной из семей. Казика бы посадили в тюрьму – пусть не предумышленное, но все же убийство. Ни один суд бы его не оправдал. Такой судьбы она для него хотела? Нет, конечно. Мадину бы вызвали на суд в качестве свидетеля, и все закончилось бы так же, если не хуже… Сама пошла к машине? Да, сама. Дала повод? Получается, да, раз осталась и не звала на помощь.
– Варжетхан, это когда-нибудь изменится? – спросила бабушка.
После самоубийства Мадины она написала материал, большой, на целую полосу. Не только про Мадину – про всех девушек и женщин, обвиненных оголтело, несправедливо, ни за что. Тех, кто вынужден был наложить на себя руки, не выдержав осуждения родного села. Тех, от кого отказались родители и другие родственники. Бабушка в своем тексте призывала мужчин просто представить себе ситуацию – а вдруг на месте Мадины окажется их дочь? А женщин спрашивала – разве мало невинных жертв, молодых жизней, загубленных в одночасье? Одна сплетня, косой взгляд, чьи-то досужие домыслы… Цена этих сплетен – жизнь девушки.
