Цицерону не составило труда нанять в Астуре парусное судёнышко. Когда же снялись с якоря и попутный ветер наполнил парус, ко всеобщему изумлению, Марк потребовал, чтобы его высадили назад на берег. Его отговаривали, а он кричал Тирону, который тревожился за его душевное состояние, что сомневается в необходимости покидать Италию. Кормчему пришлось повиноваться. Он осторожно подвёл судно к безопасному месту на берегу. Отсюда Цицерон вместе со слугами пешком направился в Рим. Кто наблюдал в тот момент за ним, мог подумать, что он сошёл с ума. Не переставая воздевать руки к небу, он без конца повторял:

– Я не могу вот так покинуть родную мне землю! Я не могу покинуть мою Италию, мой Рим!

Пройдя несколько десятков стадий, Марк остановился, постоял немного в смятенных чувствах и… повернул назад. Он кричал, требовал от слуг, чтобы они снова несли его в Астуру.

Добравшись туда засветло, он провёл в скромной гостинице ночь без сна. Его одолевали мысли одна несуразнее другой. Марк всё же думал, что следует вернуться в Рим, где он ночью тайно проберётся в дом предателя Гая Октавиана. Разбудит его и вонзит кинжал… себе в грудь… Только пусть это случится перед алтарём, чтобы видели богини мщения… Они отомстят Октавиану…

Но когда Марк представил собственные мучения, которые будут сопровождать «жертвенный акт», он отказался от своего намерения. С трудом пережив ночь, он распорядился доставить его морем в Лаций, где в Кайете у него было ещё одно имение.

* * *

Марк стоял на палубе, открытой ядрёному просоленному ветру, и напряжённо вглядывался в приближавшийся берег Кайеты. В лучах заходящего солнца он распознал на берегу очертания древнего греческого храма Аполлона. Но на этот раз черепичная кровля храма показалась ему зловещим кровавым пятном. От этого неприятно кольнуло в груди…

Убрали парус. Судно подходило к берегу крадучись, на вёслах. С крыши храма снялась шумная стая ворон; птицы с резкими криками кружились над ними и, как по команде, метнулись вниз. Одни приземлились на влажных от морских брызг камнях у самого берега, другие, облюбовав мачту, стали долбить крепкими клювами снасти. Когда Марк сходил по доске на берег, вороны поглядывали на него красными бусинками глаз и недовольно каркали… В этом он тоже увидел дурное предзнаменование…

Виллу на берегу Тирренского моря Цицерон купил не так давно по сходной цене у старого римлянина, державшего её для летнего отдыха. Ремонта в ней давно не было, двери и окна заколочены старыми досками. Затхлый запах за много месяцев пропитал здесь всё – стены, мебель… сам воздух. Повсюду царило непривычное запустение, сейчас, в начале декабря, ощущаемое острее прежнего…

Слуги стали торопливо приводить жилище в порядок. Марк кое-как добрался до спальни, ничком упал на застланную накидкой постель и с головой закрылся плащом. Вошёл Тирон с переносной бронзовой жаровней, в которой потрескивали разожжённые уголья. Было слышно, как в кухне готовят ужин. Дом наполнился теплом и уютом, и казалось, что за его пределами тоже не происходило ничего страшного. Марк задремал…

Проснулся он от внезапного шума – огромная ворона, сидевшая на подоконнике, настойчиво долбила клювом по деревянной раме, а две её «соплеменницы» с прогибающейся под их весом ветки дерева словно издевались: «Кар-кар, давай ещё, кар-кар!»

Сон вовсе пропал, и ночь прошла в тревоге. Наутро прибежал испуганный слуга, наблюдавший за морем, крикнул с порога:

– Корабль!

Рабы засуетились. Не в силах больше безучастно наблюдать, как страдает их гибнущий без вины господин, они, не обращая внимания на громкие возражения Цицерона, подхватили его, положили в лектику и понесли прочь от виллы. Нужно было добраться до берега, найти судно или хотя бы рыбачью лодку.

Тем временем в опустевший дом ворвались Геренний с воинами. С ними был военный трибун Попиллий, которого Цицерон когда-то спас от обвинений в отцеубийстве. Сейчас он хотел «отблагодарить» своего защитника… убив его, как того требовали триумвиры. Всё это время погоня шла по следу беглеца, которого каждый знал в лицо. И всякий раз находился человек с подлой душой, с готовностью указывавший преследователям, куда он направился. Вот и сейчас, не обнаружив Цицерона в доме, «охотники» без труда узнали от местного пастуха о «странной процессии с закрытыми носилками, спешно проследовавшей в сторону моря»…

* * *

Носильщики оратора услышали позади тяжёлый топот, крики и хруст ломающихся веток. Цицерон осипшим от волнения голосом велел опустить носилки на землю. Рабы подчинились и с палками в руках окружили лектику.

– Ради спасения твоей жизни, хозяин, мы не пожалеем своих жизней! – крикнул один из них.

– Не стоит – всё зря! – произнёс хозяин с полным равнодушием. – Отойдите от меня. Пусть делают своё дело… – И отбросил занавеску.

Рабы встали поодаль и со слезами на глазах наблюдали, как их добрый господин, грязный, давно не стриженный, с иссушенным мукой лицом, подперев, по своему обыкновению, подбородок левой рукой, замер в ожидании своего конца.

Воины окружили лектику. Центурион Геренний выступил вперёд и взялся за рукоять меча. Но трибун Попиллий опередил его:

– Дай мне!

Криво улыбнувшись, он обратился к Цицерону:

– Я трибун Попиллий, ты меня знаешь.

– О да, – печально усмехнулся Цицерон, – я помню старых друзей. Слушаю тебя, Попиллий! Для тебя у меня найдётся время.

– Я принёс тебе много свободного времени, – злобно выдохнул Попиллий и приблизился к лектике.

После его слов Цицерон высунул голову из лектики, прикрыл глаза и смиренно вытянул шею…

Трибун взмахнул мечом…

Наверное, он нервничал, так как с первого удара не удалось совершить задуманное. Воины отвернулись, делая вид, что не заметили жестокую неловкость трибуна…

Второй удар был точным…

Попиллий с удовлетворением глянул на упавшую к ногам седовласую голову, затем распорядился рабам вытащить тело из лектики. Посмотрел и… поднял меч и отсёк правую руку по запястью…

* * *

Марк Антоний был в Народном собрании, когда появился Попиллий и с торжествующим видом подал ему корзинку, прикрытую мешковиной. Триумвир с любопытством заглянул в неё и расплылся в ликующей улыбке. Он распорядился выплатить гражданину Попиллию вознаграждение – вдвое больше обещанной суммы.

Антоний подозвал своего раба и прошептал ему на ухо:

– Отнеси Фульвии. Скажи, мой подарок.

Позже голова и правая рука гражданина Марка Туллия Цицерона появились на Форуме, как было обещано – над рострами. И посмотреть на это ужасное зрелище народу приходило больше, чем некогда послушать знаменитого оратора.

На следующий день Антоний заявил на Форуме, что «враги Рима повержены, проскрипции не понадобятся, они выполнили своё предназначение».

И действительно, гонения на римлян, занесённых в проскрипционные списки (тех, кто остался в живых), прекратились.

Эпилог

Через десять дней после убийства Цицерона людской поток к рострам иссяк. Римляне весело отмечали сатурналии – праздник, знаменовавший окончание текущего года и начало нового. В эти дни приостанавливались все судебные и государственные дела, даже войны. В школах прекращались занятия… Самая долгая в году ночь осталась позади, день начинал прибывать, а значит, наступала пора освобождения от накопленного ранее зла…

Празднество начиналось с жертвоприношения в храме Сатурна. Из числа осуждённых римляне выбирали «царя сатурналий», которого вели через весь город, а затем убивали… После этого жизнь снова возвращалась в нормальное русло. По крайней мере, так думали древние…

Гражданская война на суше и на море, в Европе