– И помните: «Не считайте ни трудов своих, ни горестей, ибо дом Господа есть прибежище, где сердце только то и делает, что отдает».

Дезире обожал сочинять «цитаты» из Священного Писания, выходило по-разному, но этой маленькой сценой он остался доволен. С каждым днем его персонаж уточнялся и возвеличивался. Если война не закончится, через два месяца он станет кандидатом на канонизацию.

Дезире взял Алису за руку, и они медленно продолжили взбираться наверх. Алисе хотелось что-нибудь сказать, но она не находила слов.

Они остановились, когда их глазам открылся вид на часовню, кладбище, сад и прилегающий к нему луг, на котором были разбиты палатки, стояли жаровни и каменная печь, сооруженная работником с соседней фермы. В этой печи один из беженцев, брюссельский булочник, пек галеты и множество круглых пирогов с овощной начинкой. Справа от печи, под брезентовым тентом, располагался «кабинет» отца Дезире. На электрическом столбе висел детекторный приемник, из которого священник узнавал последние новости о военных действиях.

«Он прав», – подумала Алиса. Глядя на то, что за десять дней удалось сотворить двадцатипятилетнему священнику, движимому лучезарной верой, она понимала: ничто и никто не сумеет его остановить.

– Вот и скажите мне, сестра, разве мы не справляемся? – спросил Дезире, сияя улыбкой.

Алиса кивнула. Бесполезно приводить этому человеку аргументы, он побеждает в любом споре.

Они пересекли двор и вошли в часовню.

Постельного белья катастрофически не хватало, и Дезире убедил директора завода в Лоррисе подарить центру метры джутового полотна. Из него шили большие мешки, набивали их соломой, и за одну-две ночи они превращались во вполне пристойные матрасы.

Стоило Дезире появиться в часовне, и его окружали люди. Матери пытались поцеловать ему руку («Бросьте, бросьте, – со смехом восклицал он, – оставьте это для папы!»), мужчины почтительно крестились. Для всех беженцев, привлеченных слухом о «святом из часовни в Беро», он был спасителем. Все видели его в сиянии славы. «Не я вас спасаю, но Господь! Ему возносите хвалу!» Большинство несчастных, перепуганных, голодных он утешил, успокоил и накормил, всем подарил надежду, и они снова уверовали в Небеса.

Дезире занимался воистину своим делом. Каждый новый день бросал ему вызов, его воображению было где разгуляться. Он, никогда не веривший в Бога, был в восторге от новой роли спасителя и в мирное время мог бы стать очень даже неплохим духовным вождем. Война надела на него сутану, и он усмотрел в этом если не знамение, то приглашение.

Сутана принадлежала священнику, убитому пулей на узкой сельской дороге близ Арневиля.

Дезире наткнулся на тело и взволновался, вспомнив сцену с воронами и голубем у «Континенталя». Было ли поспешное бегство из Парижа вызвано раскаянием, сожалел ли он, что активно участвовал в обмане и дезинформации французов? Могло ли так случиться, что он впервые в жизни пожалел о роли, которую играл? Откуда взялось нынешнее великодушие Дезире, уж не из желания ли искупить вечное природное стремление главенствовать? Мы, конечно же, никогда этого не узнаем. Дезире принял решение не задумываясь: он оттащил тело в канаву, переоделся в сутану, взял чемодан священника и пошел по дороге, с каждым шагом все больше вживаясь в образ и проникаясь новым призванием. Километр спустя Дезире стал священником.

Он особенно гордился придумкой насчет Библии. Идею ему подал растерянный солдат, сидевший на каменной тумбе и не понимавший, что делать, куда деваться. Тренировки ради Дезире ободрил бродягу, а заодно стянул у него пистолет. Выдумка, противоречившая всем законам физики, никого не удивляла, потому что всем хотелось поверить в чудо.

На часовню Беро он набрел случайно, в поисках воды, чтобы напиться. Там уже находились две семьи из Люксембурга, утратившие все иллюзии и потерявшие по дороге то малое, что удалось захватить из дома. Повсюду, где они останавливались, их считали чужаками. Немцы наступали, солидарность между французами таяла, люди становились черствее, думали только о себе, эгоизм возобладал над всем остальным, и «чужаки» почувствовали это первыми. Когда один бельгиец попросил стакан воды, ему ответили: «А ты помолись о дожде!»

Люксембуржцы приняли Дезире за местного священника, и он не стал их разубеждать.

«Добро пожаловать в дом Господа! – сказал он, раскрыв им объятия. – Вы здесь у себя…»

Так он обрел приход и превратился в кюре[63].

Все новые и новые беженцы искали пристанища в часовне. Французские семьи этого места избегали, относились к нему как к гетто. Чем больше становилось людей и проблем, тем быстрее Дезире вживался в новую роль. Узурпаторы обожают изображать исповедников…

Он не пробыл в часовне и недели, когда появилась Алиса. В Вильнёве она сразу услышала рассказ о здешнем Чуде и теперь взирала на него со слезами на глазах. Дезире подошел ближе, и она упала на колени, опустив глаза долу. Он возложил руку ей на голову – легкую, теплую, почти ласкающую.

«Спасибо, что пришли, дочь моя».

Он помог ей подняться.

«Господь привел вас к нам, потому что мы нуждались в вашем присутствии, любви и горении души».

Они вместе пошли навстречу вновь прибывшим, но Дезире успел наклониться к Алисе и произнес, тихо и нежно:

– Дочь моя, ваше сердце полно любви к Иисусу, но поберегите себя, не перенапрягайтесь…