— Да пожалуйста, не моги. Главное, в покое ее оставь.

— Как скажешь, — вздыхает Сонька.

И тут же порывисто обнимает меня за плечи и приговаривает:

— Стасик, всё пройдет, всё будет хорошо. Вот увидишь! А хочешь я тебе опять торт испеку? Шоколадный?

Пока Сонька возится на кухне, я валяюсь у себя без дела. Ничего неохота, будто из меня всю жизненную энергию за прошедшие сутки выкачали.

Сонька права — надо забить на Гордееву. Вообще о ней не думать. И фотку ее удалю к чертям.

Достаю телефон, уже заряженный, извлекаю из архива злополучный снимок и… залипаю. Она на нем просто офигенная: волосы разметаны по подушке, глаза огромные, зеленые, какие-то шальные, губы приоткрыты. Скрещенными руками стыдливо закрывает грудь, оставляя простор для фантазии.

Я эту фотку изучил уже вдоль и поперек, и все равно могу пялиться до бесконечности. И сейчас, чувствую, пошла реакция: кровь забурлила, а к горлу подкатил тяжелый ком. Сворачиваю снимок, так и не сумев его удалить. Раздосадованно откидываю сотовый. Вот же отрава. Отрава чертова. Не видеть бы её совсем больше никогда.

Скорее бы понедельник…

53. Стас

В понедельник приезжаем с Сонькой в гимназию как два идиота чуть ли не за час раньше времени. Точнее, идиот — я. Сонька не хотела так рано, это мне на месте не сиделось.

Идем с ней в коворкинг — что еще делать в пустой гимназии? Я разваливаюсь на диване и бесцельно щелкаю пультом от плазмы, она садится рядом.

— Ну что ты решил? — спрашивает у меня с озабоченным лицом.

— О чем ты?

— О ней. О Гордеевой.

— Да пошла она… — раздраженно отмахиваюсь я. — Пусть и дальше тусит со своим гопом. И ты ко мне тоже больше с этим не лезь.

Сонька замолкает, но ненадолго, затем снова за свое:

— Стас, а как же то видео? А если она его еще кому-то покажет?

— Никому не покажет.

— Откуда ты знаешь?

— Она уже всё удалила.

— Правда? — подскакивает Сонька с дивана. В глазах тотчас вспыхивает радость, но через пару секунд сменяется сомнением. — Это она тебе так сказала?

— Она удалила на моих глазах.

— А может…

— Не может, — обрываю её. — Она обещала. Я ей верю.

— А я — нет! Вспомни, что Меркулова сказала тогда… какая она подлая и хитрая…

— Да пофиг мне на Меркулову. Удалила Гордеева твое шоу. Всё. И никому больше не покажет. Успокойся.

Я откидываю пульт. Ложусь на диван с ногами, примостив голову на подлокотник, и прикрываю глаза рукой.

— Ну хоть бы так оно и было, — тихо говорит Сонька.

— Не лезь к ней больше — так оно и будет.

— Ну я же тебе обещала.

— Ну и расслабься тогда.

Пару минут она молчит, потом выдает с горячностью:

— Лезть к ней не буду, раз ты этого так хочешь, но все равно я ее ненавижу!

— Угу, — равнодушно отвечаю.

Еще две минуты благословенной тишины. А затем снова:

— Стас, — тянет Соня голоском маленькой девочки. — А ты за кого? За меня или за нее? Ну, если бы тебе сказали: выбирай.

Еле сдерживаюсь, чтобы не нагрубить. Потому что достал уже этот детский сад. Но иду по пути наименьшего сопротивления, лишь бы оставила меня сейчас в покое.

— Я всегда за тебя, Соня.

— А я — за тебя!

Сонька, довольная, поднимается и, судя по звукам, идет к окну.

— О, Янка приехала! — сообщает она. — Стас, пойду я к ней. Она тоже страдает, бедная…

— Угу, иди.

Она уходит, и слава богу.

Нет, я очень люблю свою Соньку, но мозг она умеет выносить, как никто ещё не научился. Может, поэтому я стал порой ее избегать. Раньше такого не было.

В детстве без нее, помню, вообще не мог ни дня. Никакие пацаны не нужны были, если ее в игру не брали. Не раз отказывался наотрез ехать с отцом на море или еще куда, потому что Соньку он оставлял дома. И в гимназию нашу не хотел идти, упирался, потому что Сонька не прошла вступительные тесты.

Это было как раз в тот год, когда отец забрал нас у матери. В то время он как-то особенно зверствовал. Даже его новой доставалось.

А уж из меня он тогда и вовсе чуть душу не вытряс. Орал: «Как смеешь ты, щенок, перечить мне? Дурак! Это одна из лучших гимназий! После нее — все дороги открыты. И ты готов прос**ть свое будущее из-за этой идиотки, которой самое место в школе коррекции с такими же дебилами как она сама?». Но его рев, как и угрозы, и порка, и домашний арест, и отлучение от гаджетов ни тогда, ни потом никак на меня не подействовали. Не знаю, с кем там отец потом договорился и каким образом, но Соньку приняли без этих тестов.

Сонька тоже с детства без меня никуда. Когда я как-то зимой искупался, провалившись под лед, и заболел пневмонией, она все дни, пока лежал пластом у себя с температурой, не вставала с кровати. Не ела, не играла, не рисовала даже. Няньке и отцу говорила, что тоже болеет и ничего не хочет. Хотя, конечно, не болела.

К слову, тогда я живой вообще чудом остался — спасибо ей.

Нам тогда было по девять, я учил ее кататься на коньках на озере. У нее никак не получалось. Стоило отпустить ее руку, как она сразу падала. А я всегда был здоровый, она же, наоборот, маленькая, худенькая. И в какой-то момент подо мной проломился лед. Я и глазом моргнуть не успел, как оказался в воде по шею. К счастью, только я, хотя могли бы и оба.

А выбраться самому вообще было нереально. Все тело вмиг сковало от холода, пошевелиться не мог, а там еще и течение утягивало.

Так вот Сонька удерживала меня, пока не подоспели взрослые. Сначала лежала рядом на животе, ревела от страха и держала руками, потом поняла, что так не удержит — куда ей, такой мелкой. Тогда вцепилась в куртку зубами, и так почти полчаса. Потом расцепить зубы не могла — челюсти свело.

Когда все эти моменты вспоминаю, у меня внутри всё переворачивается. Да я и сам за Соньку и убью, и умру. И все же… все же в последнее время находиться рядом с ней подчас просто невмоготу. Душит она, а иногда раздражает неимоверно.

Вот и сейчас — ушла она, и я аж вздохнул свободно.

Но