В сетевом литпроцессе я, конечно, участвую по необходимости. У меня есть сайт, довольно посещаемый. Там я выкладываю свои тексты, иногда принимаю участие в их обсуждении. Бывает, пользователи пишут дельные вещи, но чаще просто пузырятся. Все-таки я литератор старой школы, в год выпускаю несколько книг, новинки и переиздания, постоянно выступаю в тиражной прессе, в уважаемых изданиях, имеющих свои посещаемые сайты, бываю на радио и телеканалах. Мне незачем ходить в виртуальный Гайд-парк, влезать на тумбу и приставать к прохожим. И еще для начинающего автора Сеть таит в себе серьезную опасность, создавая иллюзию, будто черновик можно превратить в беловик одним кликом. Раз — и твой текст уже читают подписчики. А на самом деле черновик превращается в беловик, достойный публикации, упорным трудом и только при наличии дара. «Клик-словесность», по-моему, стала сегодня настоящим бедствием и больше напоминает кликушество, нежели искусство слова.

— Наш собеседник Джон Шемякин любопытно говорил о плюсах пиратства. «Если тебя не разворуют, ты станешь любимцем двух тысяч людей в лучшем случае», — сказал он. Как вы относитесь к этому умозаключению?

— Такие «любопытные» соображения я слышу уже лет пятнадцать. Одна из особенностей блогеров — их даже не вторичность, а, я бы сказал, третичность. Тут ведь и спорить-то не о чем: если ты становишься жертвой пиратов, это свидетельствует о популярности твоих текстов. Трюизм. В самом деле, число тех, кто знакомится с новинками литературы в Сети, год от года увеличивается, а тиражи книг падают. Я это чувствую на себе. Например, моя первая повесть «Сто дней до приказа» в 1988 году вышла отдельной книжкой в «Молодой гвардии», и первый завод был 150 тысяч экземпляров. У моего «крайнего» романа «Веселая жизнь, или Секс в СССР» первый завод был уже всего-то 17 тысяч. Правда, потом издатели постоянно мои книги допечатывают и переиздают. Так, например, общий тираж «Козленка в молоке» подбирается к миллиону.

Лет пятнадцать назад я состоял в Совете по библиотечному делу, который возглавлял тогдашний спикер парламента Сергей Грызлов. В частности, мы занимались проблемами «цифровизации» фондов. Шла речь и о том, чтобы создать систему, при которой авторы смогут получать вознаграждение за то, что кто-то пользуется в Сети их текстами. Над проблемой долго работали специалисты и доложили Совету, что технически организовать «контроль и учет» элементарно, а вот на законодательно-правовом уровне пока еще невозможно. Впрочем, теперь у нас в Конституции есть Бог. Надеюсь, с его помощью сделают так, что писатели будут получать какую-то копейку за то, что кто-то читает их в Сети. Но лично я не особенно переживаю, когда вижу пиратские копии моих романов в Интернете. Из моих наблюдений и статистики издателей следует: если «скачанный» текст понравился пользователю, тот потом непременно постарается приобрести и книгу. Думаю, со временем выпуск произведений «в бумаге» станет отличительным признаком классики, которую хочется перечитывать, а слабые тексты так и останутся «виртуальными».

— Что на ваш взгляд происходит сейчас с чтением — когда-то потребностью, а кто-то говорит — «вынужденностью». Иными словами, согласны ли вы с тем, что в советские времена мы читали просто потому, что не имели других видов досуга?

— Это и так, и не так. Конечно, в советские времена возможностей «оттянуться» было меньше, чем теперь, хотя профессионалы «вечного досуга» такие возможности всегда находили. Почитайте Аксенова и Довлатова! Людей, мало читавших, хватало и тогда. Я вырос в заводском общежитии, перебывал во всех пятидесяти шести комнатах нашего «улья», и заметил: книги имелись далеко не у всех. Зато библиотеки работали на полную мощность. Чтобы почитать Проскурина, Солоухина, Пикуля, Шевцова, Стругацких, Булгакова вставали в очередь. Вообще, Советская власть совершила чудо: если накануне революции читатели Толстого, Чехова, Блока, даже Горького исчислялись тысячами, то уже в 1930-е — миллионами. Существовала система приучения к чтению, начинавшаяся чуть ли не в детском саду, причем, к чтению серьезному, а не развлекательному. Была буквально навязана и поддерживалась государством мода на чтение. Это важно! Ничто так не развивает личность и интеллект, как хорошая книга. Есть специальные исследования. Сегодня люди не просто стали меньше читать, они почти отучились читать серьезные книги. Упала так называемая «функциональность чтения». Проще говоря: смотрят в книгу, а видят фигу… И это сразу сказалось на уровне мышления, на языке. Я сужу, в том числе, по продукции иных блогеров: банально, неряшливо, косноязычно, даже порой неграмотно. Современная литература тоже сильно упростилась, прежде всего по языку, а ведь это в изящной словесности самое главное! Даже лауреатскую прозу теперь можно перевести на английский, не выходя за рамки школьного словарика. Для словесности это катастрофа. И последнее, только, что был в Костроме, час кружил по центру в поисках книжного магазина, отчаялся и спросил задумчивую девушку. Она показала, где тот притаился. И такая же ситуация почти везде. Добиться того, чтобы власть относилась к книжному магазину как к очагу просвещения, а не винной лавке, пока не получается…

— Куда Россия движется в смысле культуры, что за трансформация происходит с ее восприятием, у нас на глазах рушатся стереотипы — по-другому начинают работать музеи, выставки, но нередко культпоход подменяется культпотоком — столько всего, что крайне трудно отделить настоящее от наносного. Так же трудно, как вычислить графомана, мечтающего о писательской славе. Как, кстати, их различить?

— Графомана как раз отличить очень легко, прежде всего по языку, которого он не чувствует, отчего его тексты выглядят пародийно, хотя он пишет на полном серьезе. Графоман не способен взглянуть на свой текст глазами читателя, поэтому всегда собой доволен и пишет без помарок. Кстати, не нужно думать, что графоманы — это только назойливые полуграмотные чудики. Сегодня иная беда: это графоманы с высшим филологическим образованием. С классическими «чудиками» их роднит общая черта — отсутствие такой малости, как талант.

Я не случайно остановился на феномене «филологического графомана», ведь природа «культпотока» по сути такая же: это подмена подлинного мнимым. Я не против экспериментов в музейном деле. Например, новаторская экспозиция, посвященная 1418 дням войны в парке «Патриот», произвела на меня сильнейшее впечатление. Состоялись очень интересные выставки, где было в сопоставлении показано многообразие советского «официального» и «гонимого» искусства. Причем, независимо от желания «арт-директоров», «гонимые» часто проигрывали в таланте и мастерстве «обласканным», заставляя задуматься о природе «гонимости». Я против того, чтобы под видом «расширения культурного пространства» за искусство выдавалось то, что таковым не является. Да, это «нечто» — тоже вид креативной, по преимуществу провокативной деятельности, активно развивающейся, но у нее другая природа, не художественная. Недавно я с удовольствием слушал на канале «Культура» лекции Паолы Волковой о русской живописи. Блестяще! Но как только дошло дело до «Черного квадрата», на Паолу стало жалко смотреть: замечательный искусствовед, она буквально изнывала от неискреннего восторга, пытаясь вплести Малевича в ряд Серова, Кустодиева, Репина… Зачем? Партия велела? Как бы поточнее обозначить эту, в самом деле, непростую проблему «Малевичей»? Если совсем упрощенно, то попробую сформулировать так: я считаю, что конкурсы красоты настоящих женщин и транссексуалок, переделанных из мужиков, надо проводить в разных помещениях… Надеюсь, моя рискованная метафора понятна?