Шрифт:
Закладка:
Олюша, тебе бы отдохнуть в том старинном замке — Витонбург? — как в 41 году. Сделай так, чтобы удалось там жить, дышать. Тебе _н_е_л_ь_з_я_ кружиться в хозяйстве, окрепнуть _н_а_д_о. Там станешь рисовать, писать. Голубка, на коленях молю тебя!..
Как я беспомощен перед этими «force-majeure»[86] — грозовой эпохи нашей… — полетел бы к тебе, завтра был бы у твоей постели, держал бы руку… о, как нежно глядел бы в тебя!.. Целую. Ваня
Молюсь за тебя, как могу. Я не смею просить — пиши, не утруди ручку, пусть посильнеет, тогда! Но два слова, только.
46
И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной
17. VII. 43
Дорогая моя именинница, светлая моя, — и какая недосягаемая! — Ольгуночка, Олюша! Будь здорова, мой чистый Ангел, будь покойна душой, — никаких дум смутных и тревожных пусть не будет в твоем сердечке, в твоей милой головке! С ангелом тебя, моя голубка, моя Олюночка, моя Ольга — далекая! И не могу сделать ничего, чтобы ты и моими цветами любовалась, чтобы я так легко-светло прислал в _н_и_х_ свое сердце — живое сердце тебе. Но оно тобой бьется-бьется… пусть эти дни и мучительно, замирая и тоскуя порой. Я вот уж 15 дней не получаю о тебе ни строчки. Не могу ничего думать, делать. Господи, когда же, наконец, разрешится это томление?! Я переписываю для тебя «Под горами», и в понедельник, м. б. пошлю часть — первые главки. Но вот, какая незадача… болит правая рука, у большого пальца, и в кисти, сводит при усилии, и острая боль. Это — писательская болезнь, знаю. Проходит, и опять. Бывало не раз последние годы. И на машинке трудно. Все эти дни не знаю, куда деть себя, к чему приложиться, — так все не радует, не _б_е_р_е_т! А в таком состоянии я не могу работать. Читаю, бросаю… вожусь с разными пустяками… И хозяйство — о, как это скучно! — требует усилий, беготни. Да еще события… особенно эти «открытия» разных «ям»246 — следы кровавого большевистского разгула. Кипел, хотел писать статью, — о, громовую! — и вижу, что нельзя, как надо. Ибо, кто, кто содействовал всему этому кошмару — вот эти 25 лет?! Сама Европа. Она укрепила бесов, признала их, давала кредиты, укрепляла змеиное гнездо. Теперь — расхлебывает эту кровавую кашу, омывает кровью. Все, все, все… — за одним исключением — святого убиенного короля — Александра!247 И веймарцы248 тоже, и вот через все это ныне приходится лить кровь. Новая Германия в этом не повинна: но ей приходится расплачиваться за грехи старой. А главные-то питатели — англичане и американцы. И — все жиды. Это они, они помогли [развести] эти «фрукты» (Винница и проч.) А сколько таких «charriers»[87] по всему российскому простору!?! Ужас, ужас. Мы, эмиграция, все эти 25 лет кричали во весь [мир], — всячески! — приводили данные, пугали страшной _п_р_а_в_д_о_й, остерегали, оберегали… Сотни книг — и ка-ких! — хотя бы мое «Солнце мертвых» — и др. — были даны миллионам европейцев. Тысячи обращений, воззваний — (Национальный комитет в Париже)249 доходили до власть имущих, до членов парламентов (знали они, читали!!), тысячи связей были использованы. Да и лучшие, понимавшие, _т_о_г_д_а, из влиятельных иностранцев подтверждали _н_а_ш_и_ предостережения… Ничего! Корысть, жадность, радость, что Россия, наконец, скинута со счетов в мире, — все это покрывали русский вопль. И вот — расплата пришла. Если бы в свое время помогли белой армии стереть большевиков, свободная сильная Россия, _н_о_в_а_я, (!) была бы в совете держав, и не было бы допущено этой бойни. Ибо, по всей вероятности, Россия была бы судьей и сдержкой в грозивших мировых сполохах. Мы свою миссию выполнили честно, полно, во всей мере наших возможностей. В_с_е_ было сделано нами. Ты знаешь и мое усилие — писателя: пусть меня судят! Я _в_с_е_ сделал. И все, на своем посту. Неисчислима наша пролитая кровь, в неравной борьбе! Легли _л_у_ч_ш_и_е! А мир… плясал. И доплясался. И обратился против — пусть несколько запоздавших — провидевших, понявших грозящий ужас — молодых сил Германии и Италии. Я _в_с_е, все знаю. На все кладу поправки. Но я знаю, — и _к_т_о_ главный виновник всего: алчба и злоба мира, его ненависть к нам. Мы заплатили за свои грехи, но мир пьет и — _в_с_е_ выпьет.
Прости эти строки, так неидущие к именинному письму. Но столько накипело в сердце! И вот, я нигде не могу сказать печатно о всей правде… Это меня давит, убивает.
Родная, дай же мне весточку о себе, о здоровье… — я так исстрадался. Голубка, — через свои скорби-боли — подумай о твоем одиноком Ване!
Сейчас (9 ч. утра) я должен выехать из Парижа на дачу к Юле. Она меня упросила поехать на эти дни — на дачу, остаться ночевать там с ними. Ходят слухи о возможном налете на Рено (заводы), а это рядом со мной. Будто бы было предупреждение. (?!) Болтовня, но это нервит. И для моих я это делаю. «Камо пойду от Духа Твоего…»?250 Но чувствую, что мои нервы, моя подавленность… требуют воздуха, перемены места. Жара. Все разъехались. Я почти безвыходно сижу дома, не знаю, без сил душевных — за что взяться…
Завтра или в понедельник пошлю письмо и в нем начало «Под горами»251. Пусть это будет моим тебе приношением — тебе, Ангел! Вместо цветов. Но это — _м_о_и_ _ц_в_е_т_ы.
Целую тебя, дорогая именинница, Олюша моя. Да будет с тобой Господь-Христос, и его Пречистая. Твой Ваня
Поцелуй от меня маму. Привет Сереже.
И. Шмелев
47
О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву
[10.VII.1943]
Милый Ванюша!
Пишу тебе из дома и правой рукой (хоть еще и с трудом). Спасибо тебе за последнее письмо от 25-го, я его только что получила. Ты просишь описать тебе все мое состояние перед операцией, все страдания и трепыхания… И знаешь, как это ни странно, все, что было тяжелого у меня, куда-то все ушло, скрылось за то удивительное состояние духа, в котором я пребываю. Просто говоря — я блаженствую от ясности
