Шрифт:
Закладка:
– Месяца два… – сказал отец упавшим голосом.
– Она не перегружала себя физически, не поднимала тяжестей?
– Ну что вы… я бы не посмел…
– Видите ли… – сказал профессор, – по моему мнению, она совершенно здорова. Я трачу свое время, вы тратите деньги, я смею заявить: она нисколько не больна.
– Как?! – У отца был растерянный вид.
– Вполне возможно, она сама верит в свою болезнь, но это, как вы сами понимаете, другое…
– Я ничего не понимаю, – сказал отец.
– Представьте, такое случается. Мне приходилось наблюдать, – вздохнул профессор.
– Что случается?
– Лень элементарная. Простите, эгоизм…
– Я вас не понимаю.
– Мне некогда. Денег, прошу вас, не надо. Ни в коем случае.
Он взял с вешалки шляпу.
– Я в полном обалдении, – развел отец руками.
– Здесь я вам не помощник, – сказал профессор.
– Объясните мне, все объясните, – сказал отец.
– Ну, что вам объяснять, – сказал профессор, – это долго.
– Не долго, – сказал отец.
– Долго, – сказал профессор.
– Это у нее внушение? – спросил отец.
– Это другой случай, – вздохнул профессор.
– Другой? – сказал отец. Вид у него был жалкий.
– Женщины требуют к себе внимания, – отвечал профессор, пытаясь пройти, – они многого требуют. Однообразная домашняя работа их утомляет, они ищут выхода, находят его по-разному…
– Не хотите ли вы сказать, что жена моя вполне здорова? – сказал отец, загораживая дорогу.
– Вот именно это я и хотел вам сказать.
– Доктор, вы не шутите? Я своим ушам не верю! Ведь были врачи! Массажист Кукушкин брал по пять рублей в день! Он накладывал ей горячий парафин на спину, он месяц накладывал ей парафин на спину, профессор!
– Кукушкин ей не нужен, – сказал профессор.
– Кукушкин брал по пять рублей, – повторил отец. – За что же он их брал?
– Я, как видите, с вас ничего не беру, – сказал профессор, отстраняя отца. – Не в моих принципах брать с людей деньги ни за что.
– А Жислин?! – почти крикнул ему отец. – А врач Жислин?
– Жислин был введен в заблуждение, – сказал профессор, возясь с французским замком.
– Вот еще новость! – Отец был ошарашен крепко. – Вот еще гуси-лебеди перелетные… – Никогда я от отца не слышал такого выражения.
– Откройте же мне, наконец! – сказал профессор.
– Вы меня озадачили, доктор! – сказал отец. – Вы меня чертовски озадачили, как же мне теперь все понимать?..
– Поменьше обращайте внимания, мой совет. Не каждый будет с вами так откровенен, как я. Но мое правило, я считаю своим долгом сказать все начистоту. Только когда больной серьезно болен, я считаю своим долгом ему этого не говорить. Но лечить его. Вы меня поняли?
– Ничего я не понял, – отвечал отец, открывая профессору дверь, – ровным счетом я ничего не понял.
Захлопнув дверь, отец воскликнул:
– Каков гусь, а? Я его хотел вышвырнуть, негодяя, мошенника! Не мог в болезни разобраться! Порол мне глупость целый час! Но у него хватило благородства не взять денег! Ему стыдно брать… Каков профессор?! Но какую чушь он порол, а? Ты слышала, что он порол?
– Что он сказал? – спросила мать.
– Противно повторять, не стоит. Противно его слушать. Хотя он и не взял денег, но более подлого человека я в своей жизни не встречал!
Они вышли на балкон и так стояли, облокотившись на перила, отец крыл профессора, премилая картина.
– Алло!
Я чуть от радости не задохнулся, когда Иркин голос услышал.
– Здорово, что ты мне позвонила, – говорю, – ужасно здорово!
Она сразу замолчала, ждет, что я ей еще скажу.
– Ужасно рад, что ты мне позвонила! – твержу. Ничего другого мне в голову не лезло.
– Это я уже слышала, – говорит.
– Я правда рад, клянусь!
– И это все? – спрашивает она своим шикарным голоском.
– Нет, не все.
– Так что же еще?
Хотелось ей картину показать, обрадовался я как сумасшедший. Стал ей про родителей плести, что они не скоро возвратятся, без всякого подхода.
– На что ты намекаешь? – спрашивает.
Я и не собирался намекать, разволновался еще больше.
– Не пройдут эти штучки! – говорит.
Какие штучки? Вот дура!
Вдруг слышу хихиканье, похоже – она там не одна. С подружкой. Между собой затараторили, потом она говорит:
– Хорошо, мы к тебе вдвоем придем, можно?
Терпеть не могу, когда девчонки по двое ходят. У меня немедленно желание появилось их разъединить. Ведь они обычно как вцепятся друг в дружку – не оторвешь.
– Вообще-то можно! – говорю. – Но лучше было бы, если бы ты одна пришла.
– Нет, нет, к тебе я не приду.
Опять они между собой переговорили, она заявляет:
– Подружка раздумала.
И сразу захихикали.
– Ну и оставь ее, – говорю, – оставь ее в покое…
Подружка кричит в трубку:
– Вы хотите, чтобы она от меня отделалась? Не выйдет!
Ирка говорит:
– Для чего это ты нас разъединить собираешься, интересно?
Подружка говорит:
– Лучше проведите нас в оперу, будьте добры, век не забудем, миленький…
Хихикают, дурочки, вовсю. Глупые разговорчики. Хихикайте себе на здоровье! Чуть было трубку не повесил.
– А мороженого нам купите? – говорит подружка. Я трубку не бросил. Что еще скажут, интересно. Ирка говорит:
– Страсть хочется чего-нибудь отчебучить, вылезай-ка ты из дому, лучше будет…
…Они стояли у парадной и хихикали.
– Чего бы нам такое отчебучить? – сказала Ирка.
– Поржать охота, – сказала подружка.
– Мы столько ржали, – сказала Ирка, – заржались до упаду!
– Ну и ржите себе на здоровье, – сказал я, немножко на это обидевшись.
– Больше всего на свете мы любим ржать, – сказала подружка.
– Иногда начнем – не можем остановиться, – сказала Ирка. – Умора, да и только.
В атмосфере непонятного ржания чувствовал я себя неловко. Ржать мне было, прямо скажем, не над чем.
– Куда же мы направимся? – сказала Ирка.
