Шрифт:
Закладка:
Мелькает мысль, что, может, ей лучше просто уйти и вернуться в другой раз. Но она понимает, что другого раза может и не случиться: ребенок будет здесь уже скоро – он на пути в этот мир, тогда как Фредерик уходит из него.
Возможно, это последний шанс получить хоть какой-то ответ.
Она опускается на стул рядом с его креслом и наклоняется к нему.
– Здравствуйте, – говорит она негромко. – Фредерик?
Он медленно открывает глаза. Сперва взгляд затуманен, расфокусирован, но затем его глаза наполняются ужасом. Она трогает лацкан своего жакета, тут же вспоминая, как он отреагировал на ее брошь в прошлый раз, – но сейчас пчелка лежит в кармане. И тут до Кейт доходит. Он смотрит на ее ожерелье. На ожерелье тети Вайолет.
Фредерик отшатывается от ее стула и кричит так, что сердце Кейт замирает.
– Убирайся! – визжит он, брызгая слюной. – Тебя не должно здесь быть!
К ним бежит санитар – молодой, с яркой россыпью прыщей на щеках, персиковая униформа болтается на его тощей фигуре.
– Ну же, ну же, Фредди, старина, – говорит он. – Давай-ка вернемся к тебе в комнату.
Он вывозит инвалидное кресло в коридор, на ходу оглядываясь на Кейт.
– Что вы сделали, что он так расстроился? – бросает он ей через плечо.
– Я… ничего, – отвечает она, до сих пор ошеломленная вспышкой Фредерика.
– Постойте-ка, вы та женщина, о которой он все время говорит? Валери или что-то похожее?
– Вайолет?
– Да, точно. Послушайте, я не знаю, что между вами произошло, но с тех пор, как он здесь, он все время говорит о вас. Вы что, его внучка?
– Нет, я…
– Так вы даже не родственница. Честно говоря, мисс, думаю, вам лучше уйти. Сегодня суббота. Часы приема все равно заканчиваются в четыре.
Санитар увозит коляску, и Кейт слышит, как он успокаивает Фредерика.
– Все в порядке, старина. Ты просто немного испугался.
– Но это была она, – Кейт слышит его глубокий судорожный вздох. – Это она послала их. Она послала насекомых.
Когда Кейт выезжает из «Плюща у ворот», начинается снегопад.
Она так рассеянна, что у нее дважды глохнет мотор. К счастью, в долине почти нет машин. Оба раза, прежде чем ей удается снова завести двигатель, ее пробирает паника, и по мере того, как она поднимается от живота, через сердце к горлу, она все нарастает.
Он думает, что нашествие насекомых вызвала Вайолет.
Она вспоминает кое-что еще из того, что он сказал, когда она была в Ортон-холле. Что насекомые умерли в августе.
Как и Вайолет.
Снегопад становится сильнее: он уже такой плотный, что дорогу едва видно. Радио прерывается от помех, и Кейт прибавляет звук, чтобы услышать прогноз погоды. «Сильный снегопад… – говорит диктор. – Движение нарушено…» Сигнал пропадает.
Внутри бурлит паника. Ей не следовало выезжать из дома. Вдруг она подвергает ребенка опасности?
Она проезжает мимо леса, деревья припорошены инеем. Лес. Тот, где ей было настолько не по себе, перед этим жутким визитом в Ортон-холл. В груди бурлит страх, руль внезапно стал скользким. Она вспоминает чувство клаустрофобии от плотной стены деревьев, за которой почти не было видно света.
Кейт заставляет себя смотреть прямо вперед, на отражающую свет фар линию дороги, которая изгибается прочь от леса, исчезая в белесой дымке. Ветер ревет. Нужно включить противотуманные фары, но она с ужасом понимает, что забыла как. Пальцы скользят по рулю, затем по приборной панели, и она ненадолго отрывает взгляд от дороги. Вот. Кнопка нашлась. Она поднимает глаза обратно; яркие лучи выхватывают останки животного, разбросанные по дороге – матовый окровавленный мех, бледные конечности. Невероятно яркая кровь на фоне снега.
Кейт кричит. Теряет управление. Машина несется вперед, деревья скребут крышу, бьют лобовое стекло – шум оглушителен.
Все становится белым.
Сердце колотится в груди. Не сразу Кейт понимает, что съехала с дороги в лес, что переднее сиденье усыпано льдом вперемешку с осколками лобового стекла.
Ветер воет в зазубринах, оставшихся от лобового стекла. Кейт всю трясет. Ей так холодно.
О боже. Ребенок.
Она кладет руки на живот, мысленно умоляя свое дитя подать хоть какие-то признаки жизни.
Пожалуйста. Пошевелись. Дай знать, что ты в порядке.
Но ребенок не двигается.
Ей нужна помощь. Морщась от резкой боли в плече, она изворачивается, чтобы достать телефон с пассажирского сиденья. Пожалуйста, Господи, только бы он не сломался.
Когда она видит, что экран цел, ее охватывает облегчение. Облегчение сменяется ужасом, когда, разблокировав экран, она видит единственную полоску связи, которая мерцает пару секунд, а затем исчезает.
Вот дерьмо.
По дороге до коттеджа, должно быть, не меньше пяти миль: шоссе петляет между холмов длинными ленивыми петлями, прилично добавляя расстояние. Напрямую, через холмы, намного короче. Должно быть, не больше двух миль.
В эти часы, когда свет постепенно уходит с неба, лес кажется таким темным и густым, будто машину проглотило какое-то чудовище и теперь она застряла у него где-то между ребер. Она представляет темный позвоночник деревьев, тянущийся по земле.
Можно подождать на обочине – вдруг кто-нибудь проедет мимо. Но она вспоминает, как пусто на этой дороге: за весь обратный путь из «Плюща у ворот» ей не встретилось ни одной другой машины. И вряд ли кто-то отправится куда-то в такую метель. Она может прождать до утра. Со сломанным лобовым в машине уже ужасно холодно. Кажется, бывает, что в таких ситуациях люди замерзают насмерть?
У нее нет выбора. Если она хочет попасть домой до наступления ночи, придется идти пешком.
Она толкает дверь, задевая ветки, и задыхается от охватившего ее холода.
Она идет обратно к дороге, спотыкаясь об обледеневшие корни и застывшую грязь, на лицо сыплются снежинки. Асфальт запорошен белым. Вот и сплющенный труп того животного – теперь она видит, что это заяц. Если она не хочет рискнуть повторить его судьбу, ей придется пойти другим путем.
Кейт снова поворачивается к лесу, к шелестящим на ветру листьям.
Есть только один путь домой.
37
Альта
Прошло пять дней, и я забрала настой с чердака и процедила его. Когда я перелила настой в стеклянный сосуд, оказалось,
