изданием брошюры о воинствующей политике церкви, о контрреволюционной деятельности некоторой части клерикальных кругов. Имея за собой фактический, строго документальный материал, брошюра, распространенная среди прежде всего верующего народа, парализовала бы сама собой действие нового акта воинствования церкви.» Далее Галкин писал, что «не следует относиться легкомысленно к борьбе с церковью. Я указывал в коллегии, когда вырабатывался декрет, что будут по местам вспышки религиозных эксцессов, что будет кровь, но мои слова встретили с улыбкой.» Галкин, зная церковную среду изнутри, понимал, что декрет вызовет массу эксцессов.

Как образованная часть общества воспринимала большевистский декрет? Источником для такой реконструкции могут быть только синхронные источники: дневники, письма, газетные статьи. Многочисленные мемуары в данном случае, за редким исключением, малоинтересны, так как, написанные спустя годы, они, как правило, отражают разве только завидную способность авторов «предвидеть» будущее.

«Декрет об отделении церкви от государства может иметь силу только в зависимости от того, как его будут осуществлять», — записал в своем дневнике профессор Юрий Готье, прочитав текст декрета в газете. Профессор Готье был прав: публикация такого документа в демократическом государстве, даже несмотря на некоторые явно сомнительные статьи (например, о лишении Церкви юридического статуса), не повлекла бы вслед за собой ничего репрессивного. Более того, репрессии и гонения, впоследствии обрушившиеся на Православную Церковь, шли вопреки этому декрету, а не исходили из него. Декрет активно обсуждали; традиционно считается, что значительная часть русской интеллигенции начала «возвращаться» к Богу в революционный период.

Всяческих покаянных текстов написано много, самый известный из них сборник «Вехи» — «энциклопедия либерального ренегатства», по словам Ленина. Кающийся интеллигент — типичная фигура того времени. Действительно, приток в Церковь именно образованных людей, особенно после Октябрьской революции и начала Гражданской войны, отмечают многие современники.

«Я очень сблизился с церковью, — писал историк и философ Г.П. Федотов своей возлюбленной. — Кругом меня почти все обратились, никогда еще церковь не собирала такого богатого урожая. Гревс, Лосский, Анциферов в первый раз причащаются. О.А. Доби-аш вступила в основанное Карташовым братство-орден, где кроме названных состоит и обратившийся Карсавин». Все перечисленные лица очень значимы для истории русской интеллигенции.

Ранее бывшие религиозно индифферентными, многие интеллигенты открыто осуждали декрет и церковную политику большевиков. «Теперь никто не мешает интеллигенции идти в церковь», — говорил протоиерей Филоненко, выступая на вечере докладов «Церковь и общество» на Бестужевских курсах. «Наша революция совершилась без Бога, без молитвы, без колокольного звона, — там же говорил Гревс, — выше надо поднять стяг религии по имя спасения нации. Безбожие, безумие, беспутство тесно связаны между собой. Религия — не порождение невежества, не выдумка, она душа культуры... церковь — хранительница единства нации. Не механический интернационал, а органическое единство нации и всего человечества возможно только через религию и церковь. Интеллигенция должна идти к религии, помочь церкви».

Еще одна «кающаяся интеллигентка» Добиаш-Рождественская говорила, что «интеллигенция все же была связана с церковью. Нельзя выбросить из жизни, например, церковного брака, забыть пасхальные колокола. Многие для себя питались высшей мудростью и вечной красотой религии и церкви. Все же интеллигенция мало давала церкви, малое ценила. Вместо того чтобы работать внутри церкви, устраняя недостатки церковной жизни, она уходила из церкви, как уходила она из государства. Между тем церковь была всегда с народом в трудные минуты его истории. И теперь она с нами в страстную минуту русской истории. Надо беречь церковь, защищать остатки нашего культурного богатства».

«Религиозный подъем есть один из величайших элементов очищения», — тогда же записал в свой дневник Владимир Вернадский. «Вчера я получил замечательное письмо Георгия Вернадского, который описывает этот подъем в Перми». Через несколько дней Вернадский зачитал письмо своего сына Короленко, на которого оно произвело «сильное впечатление». Короленко, по его словам, «верит в силу религии, но считает, что должна создаваться новая религия, которая в своих обобщениях и космогониях пойдет дальше научных обобщений. В церкви, в частности православной, он видит много темного и думает, что это движение может привести к изуверству, к возвращению старого».

Сам Вернадский писал: «Для меня эти вопросы стоят очень остро. Если бы я был безразличен в религиозном настроении или принимал основы христианства, я вошел бы в свободную православную церковь. Но для меня основы его неприемлемы. А вместе с тем я считаю православие (свободную церковь) и христианство меньшим врагом культуры, чем заменяющий религию социализм в той форме, в какой он охватывает массы».

В данном высказывании интересна мысль о некоей «свободной церкви», которая должна была, по мысли Вернадского, заменить старую, попытка оживить которую «может привести только к реставрации». Конечно, все это не мнения рядового обывателя, а мысли выдающихся ученых, оставивших после себя целые научные школы.

И все же не следует говорить о том, что декрет был актом «злостного гонения на Церковь», как это делают некоторые современные историки; утверждать такое можно, только не читая самого документа. Текст декрета был слишком размыт и, как признавали все, «декларативен», как, впрочем, и все первые декреты новой власти: как его реализовывать на практике, пока никто не знал. Тогда, весной 1918 г., у многих даже складывалось впечатление, что на данном этапе реализация декрета в принципе невозможна. Причем так думали не только церковные люди.

Так, в социалистической газете «Новая жизнь», издаваемой Горьким, появилась статья с красноречивым названием «Отбой». «Попытка Советской власти одним ударом — изданием декрета — осуществить отделение Церкви от государства натолкнулась на неожиданные препятствия, — заявлял автор статьи Десниц-кий. — Даже для городского населения, более культурного, чем деревенское, реформа в общем и целом осталась малоубедительной и неприемлемой. Советская власть не позаботилась подготовить к реформе массы, терпеливо и с уважением к чужим убеждениям вскрыть перед верующими истинный смысл ее. Красногвардейские же и солдатские способы проведения реформы в жизнь еще более исказили ее истинное лицо, демократическую борьбу за свободу мысли, превращая иногда в нелепую и ненужную борьбу с Церковью и верой».

Однако новые власти думали по-другому: для проведения декрета была создана специальная комиссия в составе комиссариата юстиции. Постановление о создании комиссии было принято 13 апреля 1918 г. Комиссия получила наименование «по проведению в жизнь отделения церкви от государства». 10 мая 1918 г., на своем первом заседании она ставила себе среди прочих задач «разбор многочисленных случаев прецендентарного (так. — П.Р.), возникших при непосредственном применении отдельных положений декрета к запутанным правоотношениям современности».

При всей неуклюжести данной формулировки точнее было не сказать. Задачей комиссии было развитие, дополнение и разъяснение текста декрета, «сжатость и недостаточная ясность» которого «дает