Киевский археолог В. А. Богусевич выступил против ленинградца И. И. Ляпушкина, доказывавшего, что генетической связи между культурами Днепровского левобережья нет. Это противоречило выводам самого Богусевича и нарушало стройную схему прогрессивного развития археологических культур региона. За Ляпушкина вступился М. И. Артамонов[843].

Итак, в ходе заседания линия Равдоникаса, официально одобренная дирекцией, не нашла всеобщей поддержки. Прав был Рабинович, писавший, что «игра эта кончилась вничью»[844]. В заключительном слове Равдоникас уже не был столь категоричен и напорист: он сказал, что тезис о двух направлениях носил «постановочный» характер[845]. Резолюция отражала ситуацию отсутствия победителей. В ней говорилось, что некритично отнеслись к наследию буржуазных ученых С. И. Руденко в своей книге «Древняя культура Берингова моря и эскимосская проблема» и В. Д. Блаватский в монографии «Искусство Северного Причерноморья» (М., 1947). В книге А. Н. Бернштейна «Социально-экономический строй орхоно-енисейских тюрок» (М., 1946) обнаружили элементы пантюркизма. Н. Н. Воронину попеняли на идеализацию древней Руси. Было признано, что Арциховский в своем учебнике излагает материал аполитично. А в книге его оппонента Равдоникаса слишком подробно описаны теории буржуазных историков и этнологов[846].

Далеко идущих последствий заседание не получило. Очевидно, что тот факт, что археологи не стали в едином порыве критиковать своего коллегу, как это сделали историки в случае с Н. Л. Рубинштейном, не позволил организовать полноценную кампанию. Равдоникас так и не сумел стать «Лысенко от археологии». Более того, на следующий год, когда нужно было искать и громить историков-евреев, Равдоникас, с его нерусской фамилией, стал весьма привлекательной мишенью и сам примерил на себе роль жертвы.

10. Юбилей «Краткого курса истории ВКП (б)» в 1948 г. и советская историческая наука

Роль книги «История ВКП (б). Краткий курс»[847] в развитии советской исторической науки переоценить трудно. За 1938–1953 гг. она переиздавалась 301 раз и достигла тиража в 42 млн. 816 тыс. экземпляров[848]. Популярный по сути учебник, написанный авторским коллективном (Ем. Ярославский, П. Н. Поспелов, М. С. Волин, И. И. Минц и др.), в работе которого самое активное участие принял сам И. В. Сталин, и не охватывающий всей отечественной и тем более мировой истории, тем не менее сразу после выхода превратился в своеобразный сакральный идеологический текст, обладающий статусом непогрешимого. Обращение к его идеям, оценкам фактов, теоретическим постулатам, да и самому духу стало обязательным условием научно-исторической работы советского историка. Симптоматичный пример: дискуссия о характере социально-экономического строя Киевской Руси в 1940 г. стала возможной после того, как сторонники рабовладельческой концепции обратились к «Краткому курсу» как главному идеологическому обоснованию их правоты[849].

По мнению современного историка А. В. Гусевой: «Советское правительство возлагало большие надежды на “Краткий курс”. Он должен был положить конец многообразию точек зрения, произвольному толкованию важнейших вопросов партийной теории и истории партии, которые были характерны ранее изданным учебникам»[850]. В целом, это верное наблюдение, но нужно учитывать и другое. Вопреки желаниям сталинского режима историки своеобразно, хотя и вряд ли сознательно, адаптировались к новым реалиям. Учитывая то, что абсолютное большинство вопросов истории было затронуто вскользь, а еще больше не затронуто вообще, появление «Краткого курса» только усиливало ситуацию неопределенности в исторической науке, когда положения книги подстраивались учеными под исторические концепции, часто прямо противоположные и конкурирующие.

С самого момента появления «Краткого курса» партия бросила все силы на массированную пропаганду его положений и догм[851]. Простой и директивный стиль книги, однобокие, но понятные каждому выводу прочно вошли в сознание молодых историков. А. С. Черняев вспоминал: «Я попал в университет (на исторический факультет МГУ. — В. Т.) как раз в год появления этого поистине гениального произведения. Надо же было такое придумать! По выбранной теме, по стилю, по конструкции, по языку, по всей компоновке и отбору материала — это прямо-таки высочайший класс с точки зрения поставленной цели. Да, конечно, заучивалось в принудительном порядке. Но заучить человек может только то, что поддается заучиванию. Рассчитано было на леность ума… Создано было произведение, которое уравнивало в публичном языке и форме мышления всех — от слесаря до академика. Поразительно и то, что за двадцать лет существования “новой цивилизации” общество и вся его новая интеллигенция оказались подготовленными принять этот вопиющий примитив в качестве основополагающего источника идейности (которая заменила духовность)»[852]. Показательным в этом смысле является тот факт, что при обсуждении вузовского учебника по истории СССР в 1940 г. студент МИФЛИ некто Шкарян «выразил пожелание… дать в следующем издании [учебника. — В. Т.] итоговые выводы в каждой главе, по примеру “Краткого курса истории ВКП (б)”»[853]. Действительно, зерна легли на благодатную почву.

Насколько молодое поколение некритически подходило к содержанию книги, видя в ней абсолютную истину, хорошо видно из воспоминаний известного историка и обществоведа Е. Г. Плимака. После демобилизации из армии во второй половине 1940-х он обучался на философском факультете МГУ, где, изучая курс истории партии, он, вместе с другом, решили дополнительно изучить протоколы VI съезда партии. Они сразу же обнаружили, что содержание документов противоречит «Краткому курсу». «Суждение наше по поводу сделанного нами открытия было таково: издавали протоколы, видимо, троцкисты, они-то их и сфальсифицировали. О том, что сплошной ложью — от начала до конца — был пропитан сам “Краткий курс”, нам и в голову не могло прийти»[854].

Важнейшую роль в пропаганде сыграл 10-летний юбилей издания, наступивший в 1948 г. Ситуация во внутренней и внешней политике создавала напряженную обстановку вокруг этой даты. В стране проходила кампания по борьбе с «буржуазным объективизмом», насаждался «советский патриотизм».

Юбилейные даты — важнейший ориентир в исторической науке, поскольку именно они наглядно показывают социальную и политическую роль исторического знания и его связь с обществом и действующей властью. По замечанию Л. А. Сидоровой, касавшейся роли юбилейных торжеств 1948 г. в советской исторической науке: «Использование мемориальных дат для сверки идеологических координат было неотъемлемой частью научной жизни… периода. Это в целом общее для человеческой цивилизации свойство эксплуатировалось крайне целенаправленно и агрессивно. Под агрессивностью понимается включение в праздничный хор непременных разоблачительных моментов, которые не следует рассматривать как ложку дегтя в бочке с медом: они служили, скорее, острой приправой, оттенявшей значимость события и подчеркивавшей его победоносность»[855]. Юбилей давал возможность вскрыть ошибки, поднять наиболее острые вопросы в исторической науке, а также указать директивное направление их решения.

Осенью 1948 г. во всех центральных органах печати появились юбилейные публикации. В Ленинской библиотеке была открыта выставка, посвященная «Краткому курсу». Конечно же, юбилей стал лишь поводом для