65

В школе стало совсем странно. Половины учителей не было: историю вместо так и не вернувшейся из больницы Ольги Васильевны вел прыщавый практикант из пединститута, на которого никто не обращал внимания. Аллигатор пропускал половину собственных уроков, а на тех, которые не пропускал, просто сидел за учительским столом, массировал левую сторону груди под пиджаком и заставлял всех молча читать учебник со страницы такой-то по такую-то. Физкультуру вообще отменили: Стакан Стаканыч пропал еще после экскурсии в Танаис и, по слухам, допился до зеленых чертей и/или умер. Все остальные учителя казались пришибленными и иллюстрировали давно бесившую Пуха присказку директрисы «ты не горишь, Худородов, а тлеешь». Горела, а не тлела только Гитлер — на нее, казалось, не произвели никакого впечатления ни катастрофическая экскурсия, ни царящий в стране раздрай, ни дикая история с Чупровым.

Что конкретно произошло с Питоном, никто толком не знал: такого рода информацией обычно обладала Аллочка, но она последнюю неделю была сама не своя — ни с кем не разговаривала, сидела потупясь и, кажется, перестала мыть голову (что было делом абсолютно неслыханным). Учителя, как сговорившись, делали вид, что никакой Сережа Чупров в 8-м «А» никогда и не учился; Юбка, пуча глаза, шептала товаркам на переменах, что Питона бросила мамка, отчего он сошел с ума, напал на улице на прохожего и теперь угодил в дурку. История эта обошла школу по кругу несколько раз, с каждым новым пересказом обрастая всё новыми подробностями; что в ней было правдой, а что нет, понять было невозможно. Костя Каратист навяливал Крюгеру, что Питон точняк сидел в тюрьме, ему старшаки говорили, — дескать, закрыли Серого в одной камере с безобидным дядечкой, учителем или типа того, и вот Питон откусил этому дядечке лицо, перегрыз горло, а потом сидел на полу и плакал как ебанутый, пока его не увезли еще в другую тюрьму, где его след потерялся. Витя сам был вдохновенным брехуном и, как все мастера своего дела, уважал работу конкурентов, но здесь отмахнулся даже он — по-настоящему виртуозная врака должна обладать элементами правдоподобия, а лучше даже иметь корни в реальности.

Как бы там ни было, Питон исчез. Пуху не хотелось признаваться в этом даже себе, но без него было как-то… Аркаша не любил выражение «меньше народа — больше кислорода», но без Чупрова кислорода словно бы действительно прибавилось. По крайней мере, исчезло ощущение, что кто-то невидимый и жуткий буровит тебе взглядом затылок, — а оно Пуха не покидало с момента возвращения из Танаиса.

Новенький пихнул его коленом под партой и показал глазами на Шамана. Тот вел себя так, как на химии вести себя было не принято: перегнулся через парту к уху сидящей перед ним Селиверстовой и что-то ей шептал. Пух покосился на Гитлера: та несла какую-то занудную чушь про маляров и объемы, в которой Аркаша не понимал ни слова. Время от времени она поднимала глаза от учебника и оглядывала класс — поведение Шамана должно было вот-вот привести к катастрофе. Пух затаил дыхание.

— Юль, а ты ж с физруком вроде в одном доме живешь, да? — тихо сказал отличнице Шаман.

Селиверстова, не поворачиваясь, коротко кивнула. По ее шее поползли красные пятна — Саша никогда раньше не называл ее по имени. Да и вообще, если подумать, никогда с ней не заговаривал.

— А не знаешь, в какой он ква…

— Шаманов!

Пух выдохнул сквозь зубы и зажмурился — случилось неизбежное.

— Немедленно встать! — заорала Гитлер.

Класс замер. С новеньким новеньким (хотя всем уже казалось, что Шаманов учится с ними с первого класса) в таком тоне не решался разговаривать никто — ни одноклассники, ни старшаки, ни даже учителя. Ольга Валерьевна, как только что выяснилось, была исключением из этого правила.

Саша, не обращая внимания на химичку, сказал в селиверстовский затылок уже нормальным голосом:

— На перемене тогда поговорим, ладно?

Раздался грохот.

Шаман спокойно посмотрел на учебник, который подошедшая Гитлер только что со всей дури обрушила на его парту.

— Встать, Шаманов! Ты у меня из школы вылетишь, гаденыш! Я буду ставить вопрос об исключении!

Саша приподнял брови, как бы удивляясь доносящимся до него странным звукам, но отодвинул стул и неспешно встал.

— Он еще будет выделываться, ты посмотри на него, — накручивала себя Ольга Валерьевна. — Неуважение к учителю! Ты, между прочим, не у себя в селе, а в приличной школе!

Глаза Шамана бешено блеснули — чего химичка, конечно же, и добивалась.

— Повтори, что я говорила, пока ты не сорвал урок.

Саша пожал плечами и хмыкнул — в этом вроде бы не было ничего особенного, но весь класс (включая Селиверстову) захихикал и зашушукался. Гитлера боялись все — а Шаманов только что показал восьмому «А», что бояться ее необязательно.

Тяжелый учебник химии прилетел ему в лицо. Боксерские инстинкты сыграли свою роль: Саша успел уклониться, но брошенная химичкой книга задела его скулу, оставив на ней красный росчерк, — и здесь едва не сработал еще один боксерский инстинкт.

Шаман вовремя перехватил соответствующий импульс мозга — его руки успели взлететь всего на пару сантиметров, после чего снова опустились.

Химичка, глаза которой торжествующе заблестели, всё поняла.

— Во-о-от, значит, кто к нам пришел учиться! Будущий уголовник! Я этого так не оставлю, Шаманов. Так, Селиверстова, бегом к завучу, скажи — Ольга Валерьевна просит вызвать милицию. А ты…

— Чтобы вычислить молярный объем вещества, необходимо молярную массу этого вещества разделить на его плотность, — вдруг сказал Саша сквозь неестественную улыбку. — Молярный объем газообразных веществ при этом отличается от веществ, находящихся в жидком и твердом состоянии, тем, что газообразный элемент количеством один моль всегда занимает одинаковый объем, если соблюдены одинаковые параметры. Шаманов! Немедленно встать!

— Что?.. — проблеяла химичка.

У Новенького отвисла челюсть — он знал, что Шаман в жизни не отличит жидкое состояние чего бы то ни было от газообразного, а слово «моль» для него означает исключительно насекомое, поедающее шерстяные свитера в шкафу. Тем не менее, Саша дословно, вплоть до интонаций, повторил то, что Ольга Валерьевна сказала пару минут назад.

— О, это очень просто, — продолжил Шаманов. — Я сейчас покажу.

Не переставая улыбаться, он просочился мимо Гитлера к доске (не задев ее даже краем рукава — ошалевший Пух обратил на это особенное внимане), схватил мел и быстро нарисовал: «Vm=M/p».

— Шаманов, это, конечно, очень