В этом году я получила только дневник и старенькие часы.

И да, я понимаю, как это банально звучит, но это как раз про истинную сущность Рождества.

27 декабря

Никаких тебе рождественских каникул. Я снова учу историю, Джон корпит над алгеброй, Мэтт над философией, а мама над французским. Мы делимся тем, что узнали, поэтому я прохожу повторный курс алгебры и поддерживаю свои ничтожные знания французского. Дискуссии на исторические и философские темы случаются весьма жаркие.

К тому же мама решила, что техасский холдем – это, конечно, хорошо, но недостаточно. Вытащила откуда-то скраббл и шахматы, и теперь мы играем еще и в них. В скраббл все вместе (пока что мама постоянно выигрывает), а в шахматы – парами по настроению.

Еще мама вбила себе в голову, что мы должны устраивать спевки, на манер «Звуков музыки»[20]. Услышь нас Джули Эндрюс, она бы, вероятно, спрыгнула в ближайший вулкан. Но нам по барабану. Мы во всю глотку орем песни из фильмов, «Битлз» и рождественские гимны, считая свой хор вполне гармоничным.

Мама угрожает сшить нам одинаковые миленькие наряды из штор.

Что-то все эти победы в скраббл ударили ей в голову.

31 декабря

Завтра начну новый дневник. Там есть календарь на три года, я буду точно знать дату, и почему-то от этого мне ужасно радостно.

Мэтт при любой возможности делает наброски. Иногда даже выходит на улицу и зарисовывает зимний пейзаж.

Пока он был на улице сегодня днем, я решила, что надо бы украсить наше обиталище. Мы с Джоном вбили гвозди в фанеру на окнах и повесили картины, оставленные миссис Несбитт моим братьям.

Потом я спросила маму, куда она положила Мэттов рисунок, где я на коньках. Она не сразу вспомнила, о чем речь, а потом еще долго соображала, где бы он мог быть (в глубине полки у нее в шкафу). Я надела куртку и рукавицы, сходила наверх и нашла его. Еще я прихватила фотографию нас маленьких, один из тех студийных снимков, которые развешены по стенам маминой спальни, и тоже отнесла ее вниз.

Веранду я всегда любила больше всего в доме, даже больше собственной комнаты. Но в последнее время с фанерой, с четырьмя матрасами на полу, с бельевой веревкой, на которой почти всегда висит что-нибудь мокрое, с запахом разогретой баночной еды, без мебели, переехавшей на кухню, и со всем остальным, распиханным кое-как по углам, – ну, приз за лучшую обстановку нам не дадут.

Мэтт, вернувшись и увидев развешенные картины, разразился хохотом. Потом заметил свой рисунок и принялся внимательно его изучать.

– Очень плохо, – констатировал он в итоге.

– Неправда! – воскликнули мы с мамой хором и прыснули.

Большинством наших голосов рисунок остается на стене. Я смотрю на него сейчас и не вижу никакой идеализированной версии меня. Вижу просто фигуристку, какую-то фигуристку, в момент безупречной красоты.

Я вижу прошлое так, как мне хочется.

– Интересно, сегодня на Таймс-сквер спускают шар?[21] – спросил Джонни. – Во многих местах Новый год уже наступил.

Я задумалась (мне кажется, и все остальные тоже), не последний ли это наш Новый год.

Понимают ли вообще люди, какую ценность имеет жизнь? Я сама раньше точно не понимала. Всегда было время. Всегда было будущее.

Может, из-за того, что точно неизвестно, есть ли у нас будущее, я благодарна за все хорошее, что случилось со мной в этом году.

Я никогда не знала, что способна любить так глубоко. Никогда не знала, что так охотно жертвую чем-то ради других. Никогда не знала, до чего чудесный вкус у ананасового сока, как прекрасно тепло от печки, или мурчание Хортона, или ощущение чистой одежды на только что помытом теле.

Какой Новый год без обещания себе! Я решила каждый день до конца моей жизни выбирать момент и благодарить за все, что у меня есть.

С Новым годом, мир!

1 января

Мэтт сообщил нам, что принял некое новогоднее решение.

– А знаете что, – сказала мама, – у меня это первый Новый год без обещания себе. Я всегда загадывала сбросить вес и проводить больше времени с детьми, и в этом году все, наконец, получилось. Я официально в отставке.

– Вот и отлично, мам, – одобрил Мэтт. – А я решил освоить беговые лыжи. Джону и Миранде надо бы поучиться вместе со мной. Можно ходить на них по очереди. Выйдем на улицу и разомнемся. Что думаете?

Вообще-то, звучало это так себе – болтаться снаружи в минус двадцать под завывание ветра и падать в сугробы. Но Мэтт кинул на меня этот свой взгляд, и я догадалась, что это не игры-веселья ради. Это для того, чтобы можно было куда-то доехать, если придется.

– Отличная идея, – согласилась я. – И раз мы тут обсуждаем отличные идеи, то у меня тоже есть одна.

– Да? – сказал Мэтт, источая скепсис.

– Думаю, я должна стирать свои и мамины вещи, а вы с Джоном – свои.

– Нет! – воскликнул Джонни. Видимо, он примерно представляет, какой это адский труд. – Мам? – заныл он.

– Как по мне, звучит разумно, – откликнулась мама.

– Тогда Миранда моет посуду, – заявил Джон.

– Ладно. По очереди. Я не буду мыть все время.

– Уговор есть уговор, – резюмировал Мэтт. – Посуду моем по очереди. И мы с Джоном сами стираем свое белье. По крайней мере до того, как снова сможем ходить за дровами. А теперь пошли осваивать лыжи.

Я натянула еще четыре пары носков, чтобы с меня не падали папины ботинки, и мы вышли на улицу. Катаемся мы не лучше, чем поем, и я провела слишком уж много времени в сугробах на дороге. Но лыжи остановили Джоново нытье, и к концу тренировки мы все-таки чуть-чуть навострились.

– Завтра снова попробуем, – сказал Мэтт. – И нам хорошо, и у мамы немного спокойного времени.

– Как думаешь, я дойду на лыжах до пруда? – спросила я. – Хочется еще на коньках покататься.

– Почему нет, – ответил Мэтт.

Прекрасно снова расширить мир. Мысль о том, что можно будет выходить куда-то из дома, радует меня не меньше, чем если бы я снова увидела солнце.

Новый год. Новые надежды.

Так и должно быть.

3 января

С лыжами определенно становится все лучше. Поскольку на троих у нас всего одна пара, далеко мы не ездим. В основном, ходим туда и обратно возле дома, но каждый раз увеличиваем расстояние хотя бы на несколько метров.