— Нет, ты скажи честно и откровенно: зачем ходил в этот рассадник мракобесия?

Варька не был расположен к откровенности. Сбор — не то место, где можно признаться, что он подкарауливал хуторского Стефку, чтобы дать ему заслуженного «дубца». Этот Стефан еще до начала службы нарисовал мелом на школьном заборе фигуру черта с рожками, хвостом и копытами, но в пионерском галстуке. Рисунок был выразительный (это Варька оценил беспристрастно), но имел явно оскорбительный характер, и Варфоломей долго гнал автора по улице. Тот сбежал под спасительный кров костела. Пришлось дожидаться конца литургии. Однако обратно заборный художник вышел в сопровождении отца, сел в двуконную бричку и покатил на свой хутор. У резных костельных ворот Леокадия и застала Варьку…

Рассказывать о своей неудаче перед всеми ребятами не хотелось, и Варфоломей степенно ответил:

— А в костеле красиво. И музыка играет.

— Ага, признался! Как же совместить твои слова с пионерской обязанностью бороться с предрассудками?

Варьке хотелось поскорее кончить нудный разговор, и он не очень удачно ляпнул:

— Я исправлюсь. Я тогда не успел. В следующее воскресенье обязательно… это самое… поборюсь.

Леокадия взвилась:

— Вы слышите, он опять собирается идти туда! Он и не думает раскаиваться.

Все-таки ограничились замечанием. Не прошло и предложение снять Варфоломея с звеньевых: ребята дружно застучали крышками парт. А сам он остался больше всего недоволен тем, что Стефка ушел-таки от возмездия: не рискнул больше Варька показываться у подножья костельного холма — беды не оберешься.

Алексея не столько насмешила, сколько рассердила эта история, и он сказал, что учителей вроде Леокадии он представляет себе в виде сухой еловой палки: гибкости никакой, а колется сколько угодно.

— И ее левацких выходок ксендз не испугается, — добавил он. — Совсем другой метод нужен…

Задание — ждать

Леокадия Болеславовна не собиралась пугать ксендза. Она с ним дружила с сорок первого года.

Когда на берега Немана пришли немцы, они предложили Леокадии очистить школу от ребятишек и сдать дом под волостную управу. Первое она охотно выполнила, второму воспротивилась — мой дом! Заявившегося на новоселье бургомистра неделикатно выставила за дверь. Тот вызвал начальника полиции и приказал ему силой освободить помещение от «красной стервы». Леокадия пошла жаловаться к коменданту, представилась ему на чистом немецком языке и вернулась от него только утром. Вернулась, безнаказанно отхлестала по щекам бургомистра и заняла для себя две комнаты с кухней. Работать она стала переводчиком в комендатуре. Здесь и встретилась впервые с ксендзом Иеронимом, который доставил оккупационным властям список прихожан — активистов Советской власти.

Сблизило их полное отсутствие в деревне других интеллигентов Речи Посполитой. Они были белыми воронами как среди гитлеровских солдафонов, так и придавленных оккупацией местных жителей. По вечерам ксендз зазывал к себе Леокадию в обширный особняк при костеле и часами читал звучные строфы Овидия и Вергилия. После вкуснейшей черносмородинной наливки, которую выставляла его домашняя хозяйка — порядком упитанная пани Августина, отец Иероним переходил на Боккаччо с его весьма игривыми рассказами.

Наливка Леокадии нравилась, а Боккаччо — нет. Она побаивалась коменданта. Стареющий майор, кажется, не на шутку влюбился в нее и ревновал к ксендзу. Тем не менее Леокадия вынуждена была терпеть ответные визиты отца Иеронима в свою уютно обставленную квартиру, где угощала его «кавой» и томными гимназическими романсами под вполне приличное пианино.

Ни о политике, ни о религии они почти не говорили, да, кстати, ни то ни другое и не интересовало Леокадию. Ею владела другая идея: как стать сильной самостоятельной хозяйкой, вернуть отцовскую землю, скот, батраков и таким образом войти в роль богатой невесты. Однажды она поделилась с гостем своими мечтами, но отец Иероним ее жестоко разочаровал:

— Прелестная панна напрасно думает, что немцы позволят такому свершиться. Человек иной расы, каковыми они считают славян, для них ничто, и они не позволят ему экономически возвыситься. Для слуг фюрера любая былинка здесь — это священная собственность рейха. Они нас терпят и кормят, пока им нужны помощники, чтобы легче править здешним норовистым народом. Но ваша и моя судьба в перспективе мрачна, если…

— Вы рассчитываете на победу большевиков? — поразилась Леокадия.

— Сохрани нас, всесильный господь! — перекрестился отец Иероним. — Если даже и случится такое Божье попустительство, то ненадолго. Придут с запада, из-за океана другие силы, истинно демократические. Сейчас эти силы, правда, в коалиции с Советами, но, думаю, временно. Конечно же, Третий рейх будет развален, однако могучий Запад не допустит установления в Европе власти коммунистов. Нам с вами надо ориентироваться в конечном счете на Америку и Англию. Тогда вы и осуществите все ваши мечты.

Вот так просвещал юную Леокадию многоопытный и далеко не глупый слуга Ватикана. Пока же он более чем лояльно вел себя в отношении гитлеровских властей и представил им очередные списки: на этот раз тех, кто ушел в партизаны. Передал он их через переводчицу, избегая лично показываться в комендатуре, дабы не бросить на себя тень в глазах населения. Леокадия положила документ на стол коменданта:

— От герра Иеронима.

Майор зло посмотрел на нее:

— Вот что я вам скажу, полупочтенная фрейлейн. Мне надоели ваши шашни с длиннополым кавалером. Я вполне мог бы вынудить его преподобие соблюдать целибат[8] не на словах, а поневоле, но не сделаю жестокого шага. Я просто отправлю вас в рейх. В город Аахен. Там живет моя сестра, старая дева, и там под ее присмотром вы будете дожидаться меня, поскольку, на свое несчастье, я вас полюбил. Но будете и там работать переводчицей в лагере для военнопленных. Я пишу вам рекомендательное письмо…

Так Леокадия в сорок втором году оказалась в Германии, на время расставшись со своим другом в сутане. Там она и попала через три года в руки американцев, не дождавшись своего майора. Партизанские гранаты уложили его прямо в комендатуре. Тогда же сгорел и дом Могилевских. Об этом любезно сообщил в письме из родных мест отец Иероним. Одновременно в завуалированной форме он по-прежнему советовал ей держать курс на приближающиеся с запада союзные армии.

Американцев совершенно не интересовало сотрудничество Леокадии с нацистами. Зато их привлекло другое: молодая женщина хорошо знала обстановку на востоке, имела там знакомства…

Через несколько месяцев Леокадия засобиралась домой. Правда, радужная перспектива превращения в именитую помещицу снова отодвигалась, но ей только двадцать четыре года, и все еще впереди. Она без труда прошла контрольно-пропускные комиссии перед отправкой в Белоруссию и вернулась в знакомое место. Здесь никто не мог о ней сказать что-либо предосудительное: многие