Шрифт:
Закладка:
Закрылись крышки гробов. Боевые знамёна, тяжело поникнув, склонились над героями. Молча стояли, опустив обнажённые головы, те, кого так любила Гуля, — её боевые товарищи. Батарея из шести орудий выстроилась у могил, устремив жерла в сторону врага.
Прозвучала команда:
— По врагам Родины — огонь!
Гулко грянул прощальный салют. Стволы орудий отпрянули назад. И снова:
— Залпом — огонь!
Десять раз прогремели орудия, и десять раз снаряды с резким свистом полетели в стан врага.
«Золотокудра дивчина»
Прошло полгода.
Там, где гремели невиданные в истории войн бои, наступила тишина. Гулкая, трепещущая земля, отзывавшаяся во время боёв на каждый залп так, словно сама испытывала боль, теперь успокоилась.
Настала весна. Изрытые оврагами степи, раскинувшиеся между Волгой и Доном, покрылись низкой зелёной травой. Везде, куда ни посмотришь, застыли разбитые грузовики, скрученные крылья самолётов, перевёрнутые полусожжённые машины.
На берегу Дона, у маленького тихого хутора, высится обелиск. На шпиле поблёскивает металлическая звезда. Подходя к памятнику, люди внимательно читают надпись на нём. Но и без надписи они знают, кто лежит под этим обелиском.
Дивизия, которая дралась здесь за каждую пядь земли, далеко ушла из этих мест. Но не ушла отсюда слава о Гуле и обо всех героях, павших за эту землю.
Был тёплый весенний вечер. Украинец Хома Онищенко, сержант, окружённый бойцами и хуторянами, курил трубку и не спеша рассказывал:
— Була тут у сусидний дивизии золотокудра дивчина. Така, що страху не мала. От раз бачуть немци — наша частына в бий иде. А попереду — дивчина, уся в по́лумьи. До нимецьких окопив иде, а сама не горыть. Взяла окоп и дальше пишла. Имья цией дивчини було чи Корольова, чи Короленко, а може, и Король. [31]
— А вы що, сами ни бачили? — спросил в темноте чей-то женский взволнованный голос.
— Сам я не бачив, але чув вид людей. Про ней вси говорить. [32]
Хома помолчал, покурил, а потом добавил неторопливо и веско:
— Ця дивчина дуже гарно спивала. Колы немци зачують цю писню — «Катюша», так сразу же стриляты почнуть, щоб чуты не було. Та хиба ж переможешь «катюшу», колы вона по всему фронту гремыть? [33]
Хома докурил трубку, встал и пошёл. Он и не подозревал в эту минуту, что женщина, которая так тревожно расспрашивала его о «золотокудрой дивчине», была её мать и что приехала она в этот край только для того, чтобы увидеть людей, знавших Гулю, чтобы услышать о ней хотя бы одно слово…
Огни над Кремлём
Ёжик с бабушкой приехали из Уфы в Москву вечером.
В большую комнату многооконного дома, возвышающегося над Москвой-рекой, вошёл двухлетний мальчик.
Он растерянно посмотрел по сторонам, взглянул на чемоданы и корзины, доставленные сюда на лифте, и сказал:
— Баба, пойдём лучше домой!
— Это и есть наш дом, Ёжик. Сейчас я тебе постельку приготовлю и спать тебя уложу.
Ёжик подошёл к окну, дёрнул штору.
— Нельзя, маленький, — сказала лифтёрша.
— Почему нельзя? — спросил Ёжик.
— У нас в Москве затемнение!
— Ага, — сказал Ёжик, будто понял.
В это время заговорило радио: «Товарищи! Сегодня, в восемь часов вечера, будет передано по радио важное сообщение! Слушайте наши радиопередачи!»
— Вот будто специально для вас! — сказала лифтёрша. — Скоро мы вашему малышу салют покажем.
В комнате погасили свет, раздвинули штору. За окном грянул орудийный залп. Вслед за ним высоко в небо взвились, затрещав, гроздья красных, зелёных и жёлтых огней. И сразу стало видно всё: заиграли цветными огнями стёкла Кремлёвского дворца, ярко осветились зубчатые стены, блеснули золотом стрелы башенных часов, засверкала внизу вода Москвы-реки. И снова ударили пушки.
— Бух! — сказал Ёжик и засмеялся.
В расцвеченную огнями воду падали ракеты. Ёжик как зачарованный смотрел в окно, пока не погасли последние огни.
— А теперь, Ёжик, спать.
Лёжа в постели, он потребовал:
— Баба, ещё бух!
— Завтра будет «бух». А теперь спи.
Ёжик положил голову на подушку.
— Баба, расскажи.
— Что рассказать?
— Про маму Гулю, — сказал Ёжик, вертясь и приминая головой подушку.
— Хорошо, Ёжик. Слушай. В этом самом доме, в этой самой комнате жила мама Гуля. Она тогда ещё была такая маленькая, как ты.
— А я? — спросил Ежик и сел. — Где я был?
— Тебя тогда ещё не было.
Ёжик удивлённо смотрел на свою «бабу». Как это может быть, чтобы его не было? Совсем не было?
— Я тоже был! — рассердился Ёжик.
— Ну хорошо, был. Только закрой глаза.
Ёжик лёг, а потом опять сел.
— Баба, покажи огоньки!
— Их сейчас нет.
— Открой. — Он показал на штору.
— Нельзя, мальчик.
Ёжик недоверчиво смотрел на окно. Ему казалось, что стоит только раздвинуть штору — и в тёмном небе опять засверкают огни, а стёкла задребезжат от грохота орудий.
И светлый образ мамы Гули уже связывался в его представлении с этими радужными огнями, загорающимися в окне над зубчатыми стенами Кремля.
1946
Дорогие мои читатели!
Вот вы и узнали историю короткой Гулиной жизни. В Артеке, в парке Нижнего лагеря, к большой скале прибита белая мраморная доска. На этой мемориальной доске начертана надпись:
ОНИ БЫЛИ АРТЕКОВЦАМИ.
А ниже — имена пионеров Артека, погибших на войне: Тимур Фрунзе, Иван Туркенич, Гуля Королёва, Володя Дубинин, Рубен Ибаррури.
Под Волгоградом, недалеко от хутора Паньшино, вблизи той возвышенности, которая называлась в военное время высотой 56,8, высится памятник. С медальона обелиска смотрит на нас милое, родное нам всем лицо Гули, а ниже, под медальоном, вырезана на камне надпись:
ВЕЧНАЯ СЛАВА ГЕРОЯМ, ПАВШИМ В БОЯХ ЗА РОДИНУ. [34]
У памятника часто собираются юноши и девушки, приходят сюда и дети. Каждому хочется принести к подножию памятника живые цветы, молча постоять здесь и подумать…
В хуторе Паньшино есть библиотека имени Гули Королёвой. И каждый, кто переступает порог библиотеки и уносит с собой книгу, тоже поминает добрым словом Гулю Королёву, отдавшую свою молодую, прекрасную жизнь за то, чтобы жизнь продолжалась.
Меня часто спрашивают мои читатели о судьбе героев книги «Четвёртая высота». Особенно часто спрашивают о Ёжике, сыне Гули.
Одна маленькая читательница сама придумала его дальнейшую судьбу. Она прислала
