Лермонтов. Здесь всё списано с натуры: и ярость сшибки, и храбрость офицеров, и непримиримость горцев. Так же защищался и гарнизон форта.

Выжившие артиллеристы встали за орудия и тотчас дали выстрел по убегавшим горцам. Новым залпом картечи они отбросили нападавших, пытавшихся пойти на второй приступ. Потеряв убитыми до сотни человек, те всё же не оставили попыток захватить форт и весь следующий день и ночь кружили рядом.

А вот пейзаж после битвы: «Нас было 2000 пехоты, а их до 6 тысяч; и всё время дрались штыками. У нас убыло 30 офицеров и до 300 рядовых, а их 600 тел осталось на месте — кажется, хорошо! — вообрази себе, что в овраге, где была потеха, час после дела ещё пахло кровью... если будешь мне писать, то вот адрес: “на Кавказскую линию, в действующий отряд генерал-лейтенанта Голофеева, на левый фланг”»205. Это тоже писал Лермонтов, но уже не в поэме «Валерик», а в письме другу.

На другое утро после нападения на форт Головинский в море показался корабль — Нахимов на всех парусах вёл к форту «Силистрию». «Спустясь немедленно к форту и получивши донесение воинского начальника, что 16 числа на вверенный ему форт было нападение горцев и что у него 31 человек убитых и 53 раненых, хотя горцы отражены с большим уроном, — писал Нахимов в рапорте 28 июля 1844 года, — я стал на якорь и свёз десант». Картина, увиденная четыре года назад в форте Лазарев, ещё была жива в памяти Нахимова, он представлял себе, что ждёт гарнизон и семьи, если горцы захватят форт. Команда «Силистрии» только что закончила работы в Новороссийском порту и возвращалась в Севастополь, когда крейсировавшая вдоль кавказского побережья шхуна «Гонец» сообщила об опасном положении Головинского. Приказа идти к форту Нахимов не имел, необходимая подготовка перед проведением десанта не проводилась, да и самого десанта не было — только матросы, к тому же был велик риск сесть на мель у берега. Но медлить было нельзя, и Нахимов принял решение.

«Под самыми бурунами у берега он бросил якорь и шпринг; выслал сильный десант в укрепление, открыл свои батареи и выдвинул 42 жерла», — вспоминал лейтенант «Силистрии» Сущов. Да, встретиться с 84-пушечным кораблём, который прицельно бьёт по берегу картечью из всех орудий одного борта, — совсем не то, что с семью тысячами идти на приступ форта, где 600 человек гарнизона.

Едва пушки «Силистрии» открыли огонь, как горцы разбежались по ущельям. Однако намерений своих они не оставили. «22-го числа воинский начальник снова донёс, что горцы, в большом количестве собравшись, хотят сделать решительное нападение с 22-го на 23-е или с 23-го на 24-е число, — докладывал Нахимов. — Видя горцев действительно в сборе, я решился остаться для защиты форта до 25-го числа».

Этот эпизод наглядно показывает, как поступал в боевой ситуации Нахимов. Его оперативно принятое решение спасло гарнизон Головинского и заставило неприятеля изменить планы. Вскоре лазутчики сообщили, что горцы перемещаются к Навагинскому, куда и направился контрадмирал А. Г. Конотопцев на фрегате «Браилов». Убедившись, что гарнизону Головинского ничто не угрожает, Нахимов вернулся в Севастополь.

Полковник Г. И. Филипсон, служивший в штабе Н. Н. Раевского, оставил воспоминания о тех, с кем ему пришлось встречаться на Кавказской войне. Кого только не заносило на Кавказ: там были честные служаки и настоящие герои, проходимцы и откровенные искатели приключений, бежавшие от кредиторов должники и агенты Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Есть в его мемуарах и портреты Лазарева, Корнилова и Нахимова.

Так повелось, что все, кто знал двух учеников адмирала, непременно сравнивали их, даже несколько противопоставляли друг другу. Оттого ли, что оба прославились в Севастополе и погибли там, или по особенной их близости к Лазареву, или из-за бросающейся в глаза несхожести характеров — как знать? Сравнивал их и Филипсон:

«Корнилов в 1838 г. был капитаном 2 ранга и начальником штаба на эскадре. Мне он показался умным и образованным человеком, с светскими манерами и симпатичной наружностью. Говорят, он был и хороший моряк. В нём не было этого общего практическим морякам оттенка грубоватости, и вообще по развитию и способностям он стоял выше наибольшей части своих товарищей. Он был ближе всего к Лазареву, вероятно, он и тогда мечтал со временем сесть на его место.

Совсем другого рода человеком был П. С. Нахимов. В нём не было ничего бросающегося в глаза, но это был чистый тип старого моряка со всеми его своеобразными оттенками. Его все любили и уважали. Во флоте он был известен за лучшего командира корабля. Его слава началась Наваринскою битвою, а кончилась Синопом и славною смертию на укреплениях Севастополя. Нахимов был из тех людей, которые, при случаях, оказываются героями, а не будь случая, они бы всю жизнь оставались в тени»206.

Славы Нахимов не искал — это верно, был скромен; но служить на флоте, который всю первую половину века участвовал в боевых операциях и кругосветных плаваниях, и при этом остаться в тени — не в его характере. В поисках спокойной жизни не нужно было уезжать на Чёрное море, можно было сидеть в тёплом кабинете Главного адмиралтейства, получать очередные чины, расплатиться с долгами и мирно скончаться от старости в своей постели. Останься он в Петербурге в ожидании места, его бы не осудили — кто же осудит георгиевского кавалера, захворавшего на службе? Нет, он искал и находил возможность попасть в самую гущу событий, а там жизнь сама ставила его перед выбором: выполнить долг с честью или покрыть себя позором.

Замечательное сравнение двух героев Севастополя оставил военный историк XIX века А. М. Зайончковский:

«Нахимов считался лучшим моряком обоих наших флотов. Только одной этой чести он и добивался, а на всё остальное смотрел с равнодушием философа. Такой характер и система Павла Степановича дали ему ту нравственную силу, которая двигала обожавших его матросов на подвиги неимоверные. Сказочная оборона Севастополя перестанет быть легендарной, если принять во внимание, кто стоял во главе защитников города, кто воспитал их, сумев возбудить в них те возвышенные чувства масс, которые двигают миром и не поддаются материальному подсчёту холодного рассудка.

Совсем с иным оттенком характера был другой помощник Лазарева, Владимир Алексеевич Корнилов...

Из Владимира Алексеевича образовался отличный администратор, превосходный моряк и человек, умевший повелевать и влиять на массы. Но влияние это было основано на несколько иных началах, чем у Павла Степановича Нахимова. Его воздействие не