Шрифт:
Закладка:
У американских студентов двадцать первого века, возможно, наибольшее удивление в связи с холодной войной вызывает тот факт, что США действительно разработали общую двухпартийную большую стратегию, которой страна придерживалась на протяжении четырех десятилетий. Большинство нынешних взрослых наверняка помнят «сдерживание». В реальности США располагали комплексной стратегией холодной войны, опиравшейся на три основные идеи. Первая заключалась в том, что Советский Союз признавался экзистенциальной угрозой базовым интересам Америки – фактически угрозой самому существованию американского государства. Под флагом марксистско-ленинской идеологии советские войска угрожали покорить ключевые страны Европы и Азии, подобно тому, как силы ислама распространились по миру лесным пожаром в седьмом столетии. Советский Союз не только укреплял свою внешнюю империю оккупированных стран Восточной Европы, но и сочетал внутреннюю подрывную деятельность и дипломатическое запугивание в отношении союзников США, включая Грецию, Францию и Италию. Как говорилось в меморандуме Нитце: «Советский Союз, в отличие от предыдущих претендентов на гегемонию, вдохновляется новой фанатичной верой, противоположной нашей, и стремится навязать абсолютную власть над остальным миром». Американские стратеги полагали, что без решительной реакции общества, деморализованные опустошительной войной и слабые экономически, могут быстро пасть жертвами коммунистической экспансии.
Второй столп американской стратегии холодной войны сводился к ответу на фундаментальный вопрос о целях американской внешней политики. Снова цитируя меморандум Нитце, цель состояла в том, чтобы «сохранить США как свободное государство, сберечь наши фундаментальные институты и ценности». Эта мантра заслуживает обсуждения. В мире, где «американское руководство» воспринималось многими как пожелание к США выступать мировым полицейским, оберегающим тех, кто сам не может или не хочет защищаться, недвусмысленное выражение приверженности идее «сначала Америка» поражало многих интернационалистов, видевших в этом анахронизм и даже оскорбление идеалов. Но авторы стратегии не извинялись и не отступались: выживание и успех Соединенных Штатов Америки как свободного государства являлись не только первоочередной заботой американцев, но и необходимой предпосылкой для проецирования американского могущества во имя решения масштабных задач.
Третья основная идея вытекала из второй. Американцев призывали к беспрецедентному отказу от исторически свойственного Америке отвращения к заключению альянсов. США, конечно, имели возможность укрыться в «крепости Америка»[682], как это было сделано после Первой мировой войны и как бывало ранее, но стратеги холодной войны считали, что этот путь уже себя не оправдывает во все более взаимосвязанном мире. Выживание и благополучие Америки требовали построения нового международного порядка. Но в отличие от романтизма лидеров эпохи после Первой мировой войны, наподобие Вудро Вильсона, мечтавших, что эта война «положит конец всем войнам», стратеги холодной войны признавали, что выживание в условиях советской угрозы будет долгосрочным – очень долгосрочным – проектом.
Фундаментом для выполнения этого обязательства становились экономические и стратегические «центры тяжести»: Европа и Япония. Счастливое озарение прагматичных визионеров породило план Маршалла (восстановление Европы), Международный валютный фонд, Всемирный банк и Генеральное соглашение по тарифам и торговле (для обеспечения базового мирового экономического порядка), Организацию Североатлантического договора и американо-японский альянс (дабы Европа и Япония оказались глубоко вовлечены в кампанию против Советского Союза), а также Организацию Объединенных Наций. Все это были «кирпичики» мирового порядка, которые предполагалось построить, шаг за шагом, в течение нескольких десятилетий. Сам порядок предусматривал нанесение поражения СССР ради обеспечения мира, процветания и свободы прежде всего американцам, их союзникам и другим народам.
В противостоянии Советскому Союзу эта стратегия подразумевала одновременное наступление на трех «фронтах», а именно: сдерживание советской экспансии, недопущение вмешательства в жизненно важные американские интересы, опорочивание самой идеи и практики коммунизма. Сдерживание помешало СССР получать дополнительные преимущества от своего усиления. Что еще более важно, эта тактика была направлена на опровержение марксистского тезиса об исторической обреченности капитализма. Стратеги считали, что советскую экспансию возможно остановить не боестолкновениями, а скорее сдерживанием, угрожая при этом адекватным ответом на любую агрессию, причем такой ответ заставлял задумываться о неприемлемых издержках нападения.
Действия против СССР начались с демонстрации того, что возглавляемые США либеральные демократические страны, где правит свободный рынок, наголову превосходят советскую государственную экономику и авторитарную политику в обеспечении потребностей и пожеланий граждан. Также постоянно подчеркивались противоречия советской стратегии, осуществлялось вмешательство во внутренние дела советских сателлитов, вроде Польши, или союзников, наподобие Китая, дабы «подстегнуть» национализм (идеологи холодной войны не сомневались в том, что национальная принадлежность долговечнее утопического видения «нового социалистического человека»). Кроме того, стратегия США отстаивала ценности свободы и прав человека, убеждая советских лидеров принимать письменные обязательства на сей счет (Декларация ООН о правах человека и Хельсинкские соглашения) и декларируя, что это неотъемлемые права человечества. А в дополнение к этим усилиям проводились явные и тайные операции на территории Советского Союза и его сателлитов, призванные подорвать доверие к коммунистической идеологии и к правительству.
Шанс 6: Ничто не ново под луной, кроме ядерного оружия.
Некоторые наблюдатели утверждают, что двадцать первое столетие принципиально отличается от минувших эпох и уроки прошлого более не актуальны. Безусловно, трудно отыскать в прошлом прецеденты нынешнего уровня экономической интеграции, глобализации и всемирного общения, равно как и глобальных угроз, от изменения климата до склонного к насилию исламского экстремизма. Но, как напоминают мои коллеги Кармен Рейнхарт и Кеннет Рогофф в своем анализе 350 финансовых кризисов за последние восемь столетий, многие предыдущие поколения воображали, что «сегодня все иначе»[683][684]. Рейнхарт и Рогофф солидаризируются с Фукидидом в том, что, пока люди остаются людьми, следует ожидать проявления закономерностей в человеческих делах. В конце концов, одной из самых продаваемых книг в Европе за десятилетие до Первой мировой войны была «Великая иллюзия» Нормана Энджелла. Она убедил миллионы читателей, в том числе многих аристократов (скажем, виконта Эшера, отвечавшего за модернизацию британской армии после провала в Англо-бурской войне, которая закончилась в 1902 году), что экономическая взаимозависимость делает войну иллюзией: воевать «бесполезно», потому что «воинственные не наследуют землю»[685].
Тем не менее в одном решающем отношении конец двадцатого столетия и начало двадцать первого действительно отличаются от всех предшествовавших эпох: ядерное оружие не имеет прецедента в истории. Эйнштейн заметил после того, как США сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки, что ядерное оружие «изменило все, кроме нашего мышления». Однако со временем мышление тех, кто принял на себя ответственность за ядерное оружие, изменилось.
