Идеологический портрет повстанцев давал отчет V Всеукраинской конференции КП(б)У, проходившей в те дни: «лозунги восстания во всех районах носят исключительно советский характер (Григорьев — за «самостийную Советскую власть». Зеленый «незалежники» — за «самостийну вильну Радянську Украину», Махно — за «вольные Советы)»»[1221]. «Свои цели Григорьев декларировал следующим образом: «Раздел земли» «Вся власть Советам народа Украины!», «Украина для украинцев без большевиков и евреев!»[1222]. «Советский» характер крестьянских армий на Украине базировался либо на анархических (у Махно…), либо эсеровских (у Зеленого, Антонова…) идеях. Махновщина, по определению ее лидеров, — это отражение борьбы «вольной трудовой коммуны… свободного крестьянства с государственниками большевиками»[1223].

«Махновщина» получила широкое распространение благодаря тому, приходил к выводу Деникин, что «шесть режимов, сменившихся до того на Украине, и явная слабость всех их вызвали вообще в народе обострение тех пассивно-анархических тенденций, которые были в нем заложены извечно. Вызвали неуважение к власти вообще, независимо от ее содержания. Безвластие и безнаказанность таили в себе чрезвычайно соблазнительные и выгодные перспективы, по крайней мере, на ближайшее время, а власть, притом всякая, ставила известные стеснения и требовала неукоснительно хлеба и рекрутов. Борьба против власти как таковой становится со временем главным стимулом махновского движения, заслоняя собой все прочие побуждения социально-экономического характера»[1224].

Наглядным подтверждением тому, по словам Деникина, являлся тот факт, что «если у нас в тылу бушевали повстанчество и бандитизм, то и линия наступающего советского фронта не смела повстанцев, а только перекинулась через них, и они работали теперь в тылу советских армий. Тот же Махно, который ранее приковывал к себе 11/2 наших корпуса, в конце декабря перейдя в гуляй-польский район, вклинился между частями 14-й советской армии, наступавшей на Крым»[1225].

И так же, как до этого они воевали против деникинцев, крестьянские армии начали борьбу против красных. Например, григорьевцы восстав, только 9–17 мая убили в Елизаветграде около 1800 советских работников и простых граждан[1226]. Они несли угрозу существованию самой Красной Армии, утверждала в 1919 г. газета «Коммунар»: «Махновщина принесла плоды гораздо более горькие, чем можно было себе предполагать… этот ужасающий яд махновского разврата, партизанства, самоволия и безволия… заразил наши части, приходящие в соприкосновение с махновским фронтом»[1227].

* * * * *

«Русский бунт» стал третьим фронтом гражданской войны, и без его усмирения, без привлечения массового сознания крестьян на свою сторону, ни одна из сторон не могла рассчитывать на победу. Большевики, придя к власти, дали крестьянам долгожданную землю, фактически получив тем самым право на существование. Однако одновременно они получили в наследство от прежней власти и умирающие от голода города промышленного центра.

Об остроте проблемы говорил пример царского правительства, которое было вынуждено ввести продразверстку, но не смогло взять хлеб у крестьян, что в конечном итоге привело к Хлебному бунту и падению монархии. Временное правительство ввело хлебную монополию и было вынуждено уже посылать вооруженные отряды в деревню, но так же не смогло получить хлеба, и, доведя города до голодной смерти, пало вслед за царским[1228].

Большевики для изъятия хлеба были вынуждены создать продотряды, применить реквизиции и вносить гражданскую войну в деревню, на что она ответила взрывом крестьянских восстаний. По обобщенным данным М. Лациса, только в 1918 г. ЧК было подавлено 245 кулацких восстания. При этом чрезвычайные комиссии потеряли 878 человек, и уничтожили 1821 участника восстания[1229].

Именно обостренная борьба большевиков за хлеб, привела к тому, что крестьяне обращали все свои надежды на «белых». Одно их приближение вызывало подъем крестьянских выступлений. Так, в дни активного продвижения Сибирской армии Колчака в марте 1919 г. к Волге вспыхнуло самое крупное крестьянское «чапанное» восстание, охватившее Симбирскую и Самарскую губернии. По данным особой комиссии, присланной из Москвы под руководством Л. Смидовича, оно охватило от 100 до 150 тысяч человек, которые имели лишь несколько сот винтовок, несколько пулеметов и в основном были вооружены самодельными пиками, вилами и т. п. Восстание было быстро подавлено «энергичными и беспощадными мерами»[1230]. Во время подавления было убито не менее тысячи крестьян и расстреляно более 600 «главарей»[1231].

Крестьяне приветствовали приход «белых» молебнами и колокольным звоном, однако очень скоро они же, с еще большей энергией и с оружием в руках, выступили против «столь долгожданной власти». «Вишь ты, ваше превосходительство, какое дело вышло, незадача, — отвечали крестьяне на недоумение белых генералов, — А то ведь народ совсем размечтался — конец мукам думали. Слышим, с Белой армией сам Михаил Ляксеевич идет, снова царем объявился, всех милует и землю крестьянам дарит. Ну, народ православный и ожил, осмелел, значит, комиссаров даже избивать стали… Все ждали, вот наши придут, потерпеть немного осталось. А на поверку-то вышло не то…»[1232]:

На Севере французский дипломат Л. Робиен раздраженно писал: «союзники до настоящего времени не установили здесь право реквизиции. Крестьяне придерживают продукты, отказываясь их продавать в ожидании повышенных цен. Я понимаю, что мы отвергаем большевистские методы, которые, расстреляв нескольких мужиков, в одно мгновение собирали с каждой деревни вереницы нагруженных телег. До этого нам далеко, и мы, забыв, что идет война, позволяем русскому крестьянину, наиболее хитрому и жадному до наживы из крестьян других стран, обманывать себя!»[1233].

Север был исключением: он не имел своего хлеба в достаточном количестве, а кроме этого, в отличие от других мест, где белые имели полную свободу действий и могли следовать советам французского дипломата, Север был под фактической оккупацией англичан и американцев, которые пытались сохранить внешний политес и поэтому покрывали потребность в продовольствии своими поставками[1234], включая их «в общий счет государственного долга России соответствующим державам»[1235].

На Северо-западе, где белых никто не сдерживал, «деревня, — как вспоминал В. Горн, — систематически эксплуатировалась, не получая взамен ничего или очень мало. Требования эти росли и росли, принимая, чем дальше, тем все более чудовищные размеры, пока они, наконец, не приняли характера беззастенчивого обирания деревни оптом и в розницу, натурой и деньгами»[1236]. «К концу лета 1919 г. деревня в своей массе определенно настроилась против белых. Формула «белые не лучше красных» стала избитым местом всех деревенских разговоров»[1237].

В Сибири в 1918 г. собрали прекрасный урожай хлеба, «урожай, — отмечал И. Ильин, — кстати сказать, редкий, такого давно не было»[1238]. С запасами урожаев прошлых лет, оставшихся в Сибири из-за прекращения экспорта с началом мировой войны, новый