Дер. Линшинпу, где расположился мой авангард, оказалась большим селением со многими хорошими фанзами с зажиточными хозяевами. Когда я въехал в эту деревню, меня больше всего поразила необычайная по тому времени мирная картина: попадались на улице мирные китайцы и даже китаянки, не успевшие скрыться в глубине дворов; масса домашней птицы, животных; кой-где в пестрых, артистически возделанных огородах, более напоминающих наших цветников, взлелеянных искусной рукой, копошились китаянки и китайчата. Как это не похоже на то, что пришлось видеть в полосе отступления нашей армии из Ляояна, хотя эта деревня Линшинпу лежит в каких-нибудь 2—3 верстах от этой полосы. Но таковы уж свойства отступательного движения и его характерные признаки: как опустошительная лавина проносится оно по своему пути, оставляя нетронутым все, что лежит в стороне.

Не прошло, впрочем, и ½ часа после моего въезда в деревню, как и тут появилась перемена декорации: улицы постепенно опустели, пугливо выглядывали мальчуганы и подростки, у которых жгучее любопытство посмотреть небывалых посетителей видимо побороло чувство страха; с некоторых дворов доносился неистовый визг поросят, убегавших с перепуга, а может быть, громко протестуя против посягательств бывших со мною драгун. А когда я объявил китайцам, что через час-другой сюда войска придут, то они с лихорадочной поспешностью начали укладывать свое имущество в арбы, чтобы поскорей увезти что можно и подальше отправить своих «мадама» (женщин) с детьми.

Да, печальная, но неизбежная картина войны.

Полк вместе с 6‑й батареей 3‑й артиллерийской бригады расположились биваком около самой деревни. Я поместился в кумирне. Кто мог думать в ту минуту, что эта самая деревня Линшинпу ровно через месяц будет стоить нам таких неслыханных потерь, таких ужасных потоков крови, – что эту злосчастную кумирню будут безуспешно громить свыше ста наших орудий почти в течение целой недели, – что, наконец, весь этот пункт станет чуть ли не осью вращения для всех операций в предстоящую зиму, вплоть до Мукденского сражения… По всему фронту обеих воюющих армий русские и японцы сцепились впоследствии в деревне Линшинпу так, что ни одна сторона не могла ни отступить назад, ни продвинуться вперед; так, сцепившись, и держались здесь всю зиму. А что именно нашему полку больше других придется увлажнить своей кровью эту китайскую деревню, – в описываемое много время, в конце августа, никто из нас не подозревал вовсе.

Кумирня, в которой поселился штаб полка, состояла из трех небольших каменных построек, расположенных на обширном дворе, обнесенном кирпичной стенкой, толщиной в 3—4 кирпича. Подчеркиваю эту подробность ввиду того, что сто наших орудий новейшей конструкции, как я уже заметил, около недели бессильно громили эту кумирню и со срамом должны были отказаться от своей задачи выжить оттуда японцев. Старая наша пушка с ударной гранатой несомненно разнесла бы эту стенку в какой-нибудь час-другой. Удивительно, как это ученый артиллерийский комитет при проектировании снаряда для скорострельной пушки упустил из виду такой пустяк, как разрушительное действие снаряда…

Сожителями моими в большой, то есть главной, кумирне оказались пять грозных буддийских богов – должно быть, из серии «докшитов», богов-мстителей, призванных карать за всякие пороки и воздавать людям заслуженное ими еще при земной жизни, не откладывая все расчеты до встречи в аду. За тоненькой дощатой перегородкой помещалось с полдюжины других богов с выпученными животами, закругленными навыворот длинными пальцами и смеющимся или сосредоточенным выражением сильно раскошенных глаз. На этой половине расположился полковой адъютант, который, по-видимому, скоро научил китайских богов в штосс играть: в первую же ночь по возвращении с передовых постов я случайно услышал из-за перегородки необыкновенные для богов переговоры, вроде следующего: «угол с двух и три мазу», «напе три и очко рупь», «четыре с боку», «фигура» и т.д. У меня невольно вырвалось восклицание за перегородкой: «Каким надо быть дьяволом, чтобы соблазнить богов с целью обыграть их!» Зная, что я пуще всего преследовал в полку картежную игру, игроки сейчас же потушили свой огарок и прекратили игру; но для меня этот штосс, в таком близком соседстве с моей койкой, послужил своего рода откровением: я так горячо спорил со многими, уверявшими, что офицеры на театре войны сильно играют в карты; я ссылался на своих офицеров, которых никогда не приходилось видеть за картами, хотя бы случайно; а живем ведь мы все вместе на одном биваке. А тут вдруг рядом со мною…

Прибыл в полк новый штаб-офицер подполковник фон-Л-г, по его словам воспылавший воинственными наклонностями и покинувший ради этого службу в гвардейском полку. Может быть, все это так; но я все же не могу решиться отнять 1‑й батальон от капитана Г-за и передать его совершенно неведомому офицеру, который не знает ни людей, ни офицеров батальона. Я предложил ему, ввиду этого обстоятельства, поехать в Харбин за покупкой лошадей для полка, зная, что ко времени его возвращения освободится вакансия командира 2‑го батальона. Мне не пришлось раскаиваться в этом решении, потому что в последовавших боях на Шахэ, в сентябре, капитан Г-з в отряде полковника Стаховича доблестно командовал своим батальоном, который и впоследствии много раз вел в бой, не расставаясь с ним до конца войны.

Сильно поредело китайское население в дер. Линшинпу. Старый бонза, живущий при нашей кумирне, говорит, что все китайцы бегут за Ляохэ, – что он останется при кумирне, потому что ему немного жить осталось, – все равно, где помирать… Целыми днями бонза возился в огороде при кумирне. Но что это за огород! Европейцы видят такие артистические цветники лишь в богатейших знаменитых парках: точно пестрым разноцветным ковриком усеяны плоские грядки какими-то затейливыми узорчатыми группами растительности, расположенными с удивительной симметричностью. Просто непостижимо, как это достигается: ведь это не кистью нарисовано, ведь это растущие на свободе прихотливые растения… Притом же это не цветы-цветочки, а огородные овощи.

На таком вот огороде расположился биваком 3‑й батальон. Бедный китаец с отупевшими глазами как бы безучастно смотрел на варварское истребление трудов его рук: меньше чем в час времени его художественное произведение было обращено в грязное месиво. Оказалось, что во время боксерского движения у этого же китайца убили жену и двоих детей… Стоит ли, действительно, после этого сожалеть о гибели огорода… Я приказал все-таки уплатить ему хоть небольшую сумму за эту потраву, и китаец принял это с одинаковым равнодушием, как если бы ничего не дали.

Осмотревшись на своей авангардной позиции, я убедился, что мы стоим в дыре, японцы могут навалиться на нас с противоположного