— В четыре года она уже могла свободно читать, — сказала мне мама. — Самая смышленая девочка из всех, что я видела.

— Ты подкладывала под дверь полотенце, чтобы свет не просачивался наружу, — сказала Мэйв. — Забавно, но я почему-то думала, что количество света, который мы используем, каким-то образом нормируется, как и все остальное, поэтому мы не могли позволить, чтобы свет утекал в щели. Прятали его вместе с собой в шкафу.

Они вспомнили, где именно на базе располагался их домик, в какой части, под каким деревом, при этом не могли вспомнить, чем конкретно занимался отец. «Что-то связанное со складами, по-моему», — сказала мама. Но это не имело значения. Зато они помнили бетонированное крыльцо с двумя ступеньками, красную герань в терракотовых горшках — сосед поделился отростком. Входная дверь вела прямиком в гостиную, справа располагалась родительская спаленка, по другую сторону — кухня, между ними — ванная.

— Дом был размером с наперсток, — сказала Мэйв.

— Еще меньше, чем твой? — спросил я; по моему мнению, дом Мэйв мало чем отличался от кукольного.

Мои мама с сестрой переглянулись и расхохотались.

В детстве меня бросила мать. Я не скучал по ней. Ведь у меня была Мэйв; ее красное пальто, ее черные волосы; вот она стоит у подножия лестницы на мраморном полу в черно-белую клетку; у нее за спиной идет снег, завесой сверкает в окне, широком, как киноэкран; в напольных часах кораблик-маятник качает на волнах минуты. «Дэнни, — зовет Мэйв. — Завтракать. Давай быстрее». Зимой по утрам она ходила в пальто, потому что дома было слишком холодно, а она была слишком высокой и худой, вся ее энергия уходила в рост. «Вечно ты будто куда-то собираешься», — говорил отец, проходя мимо, словно даже ее пальто его раздражало.

— Дэнни, — кричала она. — Ждешь, когда на подносе принесут?

Я лежал в кровати, придавленный грудой одеял. Не было такого зимнего утра в Голландском доме, чтобы я не проснулся и не подумал: Вот было бы здорово провести в постели весь день. Но голос сестры, доносившийся с нижней ступеньки, поднимал меня на ноги — как и запах кофе, который мне тогда еще не разрешали пить. «Расти не будешь, — говорила Джослин. — Тебе ведь хочется стать высоким, как сестра?» Я влезал в тапочки, стоявшие на полу, надевал шерстяной халат, валявшийся в изножье кровати. И, оступаясь и дрожа, выходил на лестницу.

— А вот и их высочество, — кричала Мэйв, подставив лицо свету. — Иди блинчики есть. Я заждалась уже.

Счастливая пора детства закончилась для меня не с уходом матери, а с уходом Мэйв — в тот год, когда отец женился на Андреа.

Где все это время была наша мать? Какая теперь разница. Мэйв дома, они сидят вдвоем на ее кровати, вытянув рядом свои длинные ноги. Пока я ходил по дому, до меня долетали отдельные фразы, слова: Индия, приют, Сан-Франциско, 1966-й. В 1966-м я окончил Чоут, поступил в Колумбийский, а наша мать сопровождала детей из богатой индийской семьи на корабле, идущем в Сан-Франциско, — в обмен на крупное пожертвование для сиротского приюта, в котором она работала. Или она работала в лепрозории? В Индию она так и не вернулась. Сперва жила в Сан-Франциско. Потом в Лос-Анджелесе, потом в Дуранго, потом где-то в Миссисипи. Бедняки, как она обнаружила, были повсюду. Я сходил в гараж Мэйв и отыскал газонокосилку. Пришлось съездить на заправку за бензином, после чего я постриг лужайку. И почувствовал до того глубокое удовлетворение, что, выбравшись из травоядной машины, подровнял еще и клумбы, и наружный газон. Манхэттенские магнаты недвижимости не стригут лужайки.

В день, когда Мэйв выписали из больницы, я забрал свои вещи из гостиницы и провел бессонную ночь на диване в доме сестры. Я хотел быть рядом на случай, если ее сердце остановится. Это было совершенно невыносимо. На следующее утро я перебрался к Норкроссам, в бывшую комнату Селесты. Флаффи вернулась домой, мама осталась. Друзья Мэйв оставляли на ее крыльце запеканку, жареных цыплят, пакеты с яблоками и кабачковым хлебом — еды было так много, что Сэнди и Джослин приходилось забирать половину. Мэйв и мама не ели, а клевали — одно поджаренное яйцо они делили на двоих. Мэйв выглядела счастливой, утомленной и совершенно непохожей на себя. Она не говорила о своей работе у Оттерсона, не вспоминала о том, что делала для меня, — вообще ни о чем, что нуждалось в ее участии. Она сидела на диване и ждала, когда мама принесет ей тостик. Никакой дистанции между ними, никаких упреков. Они жили в земле своих воспоминаний, походившей на рай.

— Оставь уже их в покое, — сказала мне Селеста по телефону. — Они большие девочки. Желающие помочь Мэйв выстраиваются в очередь, тогда как все, что ей нужно, — это покой. Разве не это вечно говорят врачи — ее сейчас лучше не беспокоить?

Я сказал, что не рассматриваю себя как причину для беспокойства, но, едва произнес это, понял, что, конечно же, не прав. Они ждали, когда я отчалю.

— Рано или поздно тебе придется вернуться в Нью-Йорк. Могу тебе целый список причин представить.

— Я скоро вернусь, — сказал я жене. — Просто хочу убедиться, что все под контролем.

— Под чем? — Селеста, в жизни не встречавшаяся с моей матерью, доверяла ей еще меньше, чем я сам.

Я стоял на кухне Мэйв. Мама прикрепила врачебные предписания к двери холодильника магнитом. В холодильнике, напротив контейнеров с едой, ровным рядком выстроились флаконы с лекарствами, время приема каждого было запротоколировано. Она свела к минимуму число посетителей, да и тех норовила выставить, за исключением, разумеется, мистера Оттерсона — к нему было особое отношение. Он никогда не засиживался; если погода располагала, прогуливался с Мэйв туда-обратно вдоль квартала. Мама, в свою очередь, каждые два часа выводила ее во двор и заставляла Мэйв дважды его обойти. Теперь они сидели в гостиной, обсуждали какую-то книжку с названием «Домашний очаг»: обе сошлись на том, что это их любимый роман.

— Что? — спросила Селеста, и сразу: — Нет. Подожди. Это папа. Сейчас. Поздоровайся с дочерью, — последнее снова относилось ко мне.

— Привет, папа, — сказала Мэй. — Если ты не приедешь в ближайшее время, я заведу гипоаллергенную собаку. Возможно, пуделя. Назову ее Стелла. Вообще-то я думала о кошке, но мама сказала, гипоаллергенных кошек не бывает. Говорит, у Кевина аллергия на котов, но откуда она знает? Котов-то поблизости нет.

— Мэй, ты о чем?

— Сейчас, — сказала она тихим голосом, после чего я услышал, как закрывается дверь. — Когда я начинаю говорить о собаке, она выходит из комнаты. Прямо фокус какой-то. Так вот, я собираюсь в Дженкинтаун, навестить тетю Мэйв.

— Тебя мама привезет?

Последовало междометие, свидетельствовавшее о том, какие же взрослые тугодумы.

— Я сама приеду. Ты встретишь меня на станции.

— Одна ты не сядешь в поезд. — Мы ей в метро-то не позволяли спускаться без взрослых. Автобусы — пожалуйста, как и такси, но никаких поездов.

— Послушай, у тети Мэйв был сердечный приступ, — сообщила мне дочь. — И она недоумевает, почему я до сих пор ее не навестила. И потом, мама сказала, что вернулась наша индийская бабушка, ее мне бы тоже хотелось увидеть. Воссоединение семьи на этом этапе, знаешь ли, не шутки.