— А в Филадельфии ты их не могла продать? — спросил я.

— Могла, конечно, — сказала она. — Но продай я кому кольцо в Филадельфии, он бы сам отправился на Манхэттен и загнал в два раза дороже.

Флаффи продала три нити жемчуга, чтобы покрыть больничные расходы, когда миссис Ванхубейк сломала бедро, а когда старушка умерла, Флаффи, чтобы организовать похороны, продала брошь — золотую птичку с изумрудом в клюве.

— Было и кое-что еще, — сказала Флаффи. — Остатки былого великолепия, с которыми ни госпожа, ни я не спешили расставаться. Мы ведь не знали, сколько она протянет. А те банкиры, что продали дом? Совершеннейшие идиоты. Попросили меня описать все хоть сколько-нибудь ценное имущество, чтобы они и его могли включить в стоимость. Большую часть я и правда описала, но кое-что оставила себе. — Она подняла руку, чтобы показать нам кольцо с бриллиантом в старомодной оправе, инкрустированной двумя крошечными рубинами с обеих сторон. Сколько я знал Флаффи, она всегда носила это кольцо.

Это было довольно смелое признание, учитывая, что дом со всем имуществом перешел моему отцу. Поскольку кольцо принадлежало миссис Ванхубейк, отец, получается, и его купил; возможно, он отдал бы кольцо нашей матери, а она передала бы его Мэйв, когда та подросла, или мне — чтобы я подарил его Селесте. Точнее, так могло бы сложиться, будь мой отец человеком, который заглядывает в шкатулку с драгоценностями, и будь моя мать покорной женой. Скорее всего, кольцо лежало бы на своем месте до появления Андреа. Украшение, хранящееся в доме, уж точно не ускользнуло бы от ее внимания.

Если бы мы попросили, Флаффи отдала бы кольцо любому из нас, но вместо этого мама наклонилась и посмотрела на руку Флаффи своими затуманенными глазами. «Красивое, — сказала она и поцеловала ей руку. — Тебе идет».

* * *

Поступив в медицинскую школу, в первый раз я вернулся в Дженкинтаун, кажется, на День благодарения в 1970-м. Как и предсказывал доктор Эйбл, в тот первый семестр меня завалило лавиной учебы, и я старался не отставать. Добавьте к этому тот факт, что мы с Селестой активно использовали каждую горизонтальную поверхность в квартире, поэтому ни времени, ни желания ездить домой по выходным у меня не было. До разговоров о свадьбе было далеко, и Мэйв с Селестой еще сохраняли дружеские отношения. Вечером накануне Дня благодарения мы с Селестой вместе отправились в Филадельфию на поезде. Нас встретила Мэйв, мы подвезли Селесту до дома, а на следующий день вернулись, чтобы поужинать с Норкроссами. Мужчины и мальчики играли во дворе в тач-бол, воздавая таким образом должное семье Кеннеди, а женщины и девочки чистили картошку, варили подливу и заканчивали последние приготовления. Когда стало ясно, что Мэйв не шутит, говоря, что не умеет готовить, ее отправили сервировать стол.

Сам по себе ужин был грандиозным представлением: дети собрались в пристройке и ели с карточных столиков — ни дать ни взять компашка дублеров, мечтающих однажды занять места в гостиной. Там были дяди и тети, двоюродные братья-сестры, а также целый взвод приблудных, включая нас с Мэйв, которым больше некуда было пойти. Мать Селесты как никто умела устраивать семейные праздники, и после месяцев, в течение которых под ужином подразумевался перекус в больничной столовке, а то и булочка, сцапанная с подноса пациента, я был особенно благодарен. Пока Билл Норкросс произносил краткую молитву, гости за столами держались за руки, склонив головы: «Благодарение Богу за все ниспосланные нам благодати». Едва мы подняли глаза, миски с зеленой фасолью и перламутровым луком, горы начинки, картофельное пюре, сладкий картофель и тарелки с нарезанной индейкой, за которыми следовали продолговатые соусницы, начали свое шествие по часовой стрелке вокруг стола.

— Чем вы занимаетесь? — спросила меня женщина, сидевшая слева. Одна из множества Селестиных тетушек. Я не запомнил ее имя, хотя нас представили друг другу еще при входе.

— Дэнни учится на врача в Колумбийском, — сказала миссис Норкросс с другого конца стола — на случай, если я решу утаить эту информацию.

— На врача? — сказала тетя и многозначительно посмотрела на Селесту: — Ты мне не рассказывала.

Тишина повисла ровно посередине нашего длинного стола, и Селеста пожала своими хорошенькими плечиками: «Ты не спрашивала».

— И какую вы намерены выбрать специализацию? — спросил кто-то из дядюшек. (Не уверен, что он был мужем той тети.) Вот мной и заинтересовались.

Я представил себе все пустующие здания, которые видел на Вашингтон-Хайтс, и на мгновение мне показалось, что я могу сказать правду: специализироваться я намерен в торговле недвижимостью. С другого конца стола Мэйв сверкнула яростной улыбкой, давая понять, что лишь она одна до конца осознает, каким это будет безумием.

— Еще не определился, — ответил я.

— А ты режешь трупы? — спросил младший брат Селесты. Как мне сказали, это был его первый вечер за взрослым столом. Из всех собравшихся он был самым юным.

— Тедди, — в голосе его матери звучало предостережение.

— Вскрываешь? — переспросил Тедди, изнывая от скуки. — Их там этому учат.

— Да, — ответил я. — Но с нас берут клятву никогда не обсуждать это за ужином.

Это было весьма дипломатично — и комната наполнилась благодарным смехом. Я услышал, как кто-то спросил Мэйв, доктор ли она. «Нет, — ответила Мэйв, подняв вилку с зеленым стручком фасоли. — Я по овощам».

Когда ужин закончился, нам надавали с собой оставшейся еды, и Селеста поцеловала меня на прощание. Мэйв пообещала, что в воскресенье утром по пути на вокзал мы за ней заедем. Счастливые Норкроссы полным составом проводили нас до машины, повторяя, что мы должны остаться. Впереди еще кино, попкорн, партия в карты. Во двор выбежал Пухляш и принялся облаивать груды листьев, пока его наконец не загнали обратно в дом.

— Сейчас самое время, — прошептала мне Мэйв и запрыгнула на водительское сиденье. Я обошел машину и сел рядом с ней, а обступившая нас толпа махала и смеялась, пока мы отъезжали.

Норкроссы ужинали рано, поэтому только начало смеркаться. У нас было достаточно времени, чтобы доехать до Голландского дома прежде, чем там зажгутся огни. Мы пообещали Джослин, что заедем вечером на пирог, так что это был лишь небольшой антракт между семейными торжествами. Мы тогда были еще достаточно молоды, чтобы вызвать в памяти то самое чувство, возникавшее на День благодарения в детстве, и это было воспоминание, никак не связанное с тоской. Вот мы втроем ужинаем в столовой, а Сэнди и Джослин изо всех сил стараются не выдать, как же они спешат домой, к своим семьям; а вот с нами Андреа и девочки, и Сэнди с Джослин больше не скрывают, как же им хочется сбежать. После того злополучного Дня благодарения, когда Мэйв изгнали на третий этаж, она редко бывала в Элкинс-Парке, и каждый год я смотрел на ее пустующее место за столом и чувствовал себя несчастным, хотя и не мог сказать, чем ее отсутствие на ужине в честь Дня благодарения отличается от всех остальных вечеров без нее. Отпраздновав в тот раз вместе с Норкроссами, мы многое наверстали и покидали их с благодарностью, хотя наш уход и смахивал на побег. Возможно, думали мы, нам удалось подняться над теми жалкими праздниками нашей юности.