музыкантов и поэтов того поколения были подмечены многими. Так И. Мартынов писал, что музыка Прокофьева несла эмоциональный заряд, сравнимый только с поэзией близких ему по возрасту поэтов: «В концерте [первом] есть современность мироощущения, по-разному воплощавшаяся в стихах молодого В. В. Маяковского и В. В. Хлебникова, словом – в творениях молодых, старавшихся вырваться из пут прошлого. Эта смелость дерзания живет и в музыке первого концерта Прокофьева» [1974, с. 74].

Цветаева уверяла, что в балете Прокофьева «Блудный сын» телодвижения сходны с ее стихами, а Маяковский возвел Прокофьева в ранг «Председателя земного шара от секции музыки». Поэт В. Каменский причислял его к футуристам, вспоминая, как во время игры Прокофьева казалось, «что в кафе происходит пожар, рушатся пламенеющие, как волосы композитора, балки, косяки, а мы стояли готовыми сгореть заживо в огне неслыханной музыки» [Мартынов, 1974, с. 153].

Прокофьев, как и поэты Серебряного века, родился в час Феникса, в тот краткий, но интенсивный период, когда на Землю пришло поколение, ставшее свидетелем ломки отживших устоев и творцом новых парадигм. Г. Ансимов писал об этом поколении: «Истинно великое не канет в Лету. Есть имена, которые люди будут помнить всегда. Среди них имя Сергея Прокофьева. Сегодня оно высвечивается все ярче, крупнее и – трагичнее» [1994, с. 9].

Эренбург, в котором многие видели пророка, писал о Прокофьеве: «он умел слушать время» [Прокофьев, 1961, с. 479]. Сегодня музыковеды видят в Прокофьеве эмоционального пророка, характер ранней музыки которого был «импровизационный, освобождающий и одновременно пророческий, предвещающий космические возмущения» [Вишневецкий, 2009, с. 78].

Мира Мендельсон-Прокофьева – вторая жена композитора – делилась его мечтами собрать материалы для сопоставления биографий и творчества различных композиторов. Эта статья – попытка исполнить пророчества Эренбурга и Прокофьева, рассматривая час Феникса через призму жизни Прокофьева, а его творчество в свете исторической миссии поэтов Серебряного века и их композиторов-современников.

Экспозиция жизни Прокофьева в свете часов Феникса

Прокофьев работает как часы. Часы эти не спешат и не запаздывают.

Они, как снайпер, бьют в самую сердцевину точного времени.

С. Эйзенштейн

В момент рождения каждый человек наделен характерным образом с индивидуальными чертами. Этот образ, в свою очередь, ограничен уровнем развития той эпохи, на фоне которой он появился и призван действовать.

Для понимания подоплеки драмы, оперы или симфонической музыки, необходимо, прежде всего, ознакомиться с экспозицией, поясняющей предысторию происходящего. Порой для этого хватает считанных штрихов, как например, названия «Увертюра 1812 год». Порой этого не хватает. Выясняется, что для осознания исторической роли композитора такого масштаба, как Прокофьев, мало назвать его одним из самых смелых новаторов музыки XX века. Важно охватить историю музыки в целом и уточнить, чем музыка XX в. отличалась от музыки прошлых веков.

С одной стороны, изучение пути, пройденного музыкой до рождения Прокофьева, поможет лучше понять его вклад в сокровищницу мировой культуры. С другой стороны, выявление особенностей Прокофьева и его музыки, помогает лучше разглядеть уникальность того редкого типа поколений, к которым он принадлежал. Вдобавок особенности творчества Прокофьева особенно ценны для анализа истории, так как он сам писал либретто своих опер, сочетавших драму с музыкой. Герои его опер становились архетипичными выразителями общественного подсознания, в котором наряду с ментальным уровнем проявлялся и уровень эмоциональный. Но прежде, чем перейти к жизни Прокофьева, осветим вкратце основные положения модели часов Феникса.

Коренная особенность этой модели в том, что история рассматривается в годах рождения ее творцов, а события сопоставляются как с солнечно-лунным календарем, так и с фазами 493-летнего цикла Нептуна – Плутона. С одной стороны, в этой схеме есть элемент цикличности возвратов «часов Феникса» (периодов соединения Нептуна и Плутона). С другой стороны, в ней есть элемент линейного развития, так как точки наблюдения часа Феникса плавно смещаются по эклиптике с периодичностью порядка 29600 лет. В результате в каждом знаке Зодиака наблюдается целая серия соединений Нептуна – Плутона, после чего час Феникса переходит в следующий знак. В рамках такой модели, часы Феникса последовательно наступали в Овне (3600 – 1071 гг. до н. э.); в Тельце (1071 г. до н. э. – 1398 г.) и в Близнецах (1398 г. –). Мы живем во втором году Феникса в Близнецах, а первый час Феникса в Раке ожидается приблизительно через 2000 лет [Левин, 2014].

На многочисленных примерах было показано, что история идей напоминает возрастные периоды в жизни человека. В период каждого часа Феникса, раз в 493 года, на Земле рождались особые поколения новаторов. В считанные декады мир менялся, разрушались прежние парадигмы и зарождались новые. В последующие пять веков они проверялись и совершенствовались.

Упрощенно год Феникса делится на два равных промежутка, названных «пифагорейской» и «эпикурейской» эрами. Последующее деление этих эр производится в соответствии с характерным чередованием восьми неравномерных фаз, повторяющихся во всех годах Феникса. Открывают эту последовательность фазы пифагорейской эры, соответствующие первым 250 годам зарождения новой парадигмы:

·Час Феникса – нулевая фаза, зарождение идеи;

·Первая фаза – детство идеи, «период быстрого роста»;

·Вторая фаза – подростковый кризис;

·Третья фаза – возмужание.

В последующих фазах назревал перелом, и на протяжении 2.5 веков эпикурейской эры ударение смещалось на распространение и совершенствование идей:

·Четвертая фаза – «кризис середины жизни»;

·Пятая фаза – зрелость, «золотой век просвещения»;

·Шестая фаза – кризис старения;

·Седьмая фаза – закат идеи.

Сравнение пифагорейских и эпикурейских эр, начиная с XV в. до н. э. и до наших дней, показало, что у представителей пифагорейской эры преобладали тенденции новаторства, а эпикурейской – просвещения. В пифагорейской эре зарождались экспериментальные школы, а в эпикурейской эре учреждались академии. По прошествии пяти веков завершался год Феникса, и рождались очередные поколения новаторов, готовых поднять человечество на новый виток развития.

Уроженцы часа Феникса остро ощущали проблематичность своей роли разрушителей уходящего мира и творцов мира грядущего. Им не хватало привычных образов, и зачастую они обращались к музыкальным метафорам. Например, филолог О. Фрейденберг писала Б. Пастернаку (как и Прокофьев, оба родились в час Феникса): «Ты человек не потока, а перебоев. Греки были мудрецы; они учили, что без интервалов не было бы музыки и ритма» [Пастернак, 1990, с. 258].

О разнице между представителями пифагорейской и эпикурейской эр писала Цветаева, тоже рожденная в час Феникса: «Есть два рода поэтов: парнасцы и – хочется сказать – везувцы (-ийцы? Нет, везувцы: рифма: безумцы). Везувий, десятилетиями работая, сразу взрывается всем» [Пастернак, 1990, с. 521]. Ей виделось, что Гумилев, Ахматова, Пастернак и Мандельштам «взрывались сокровищами», предвещая грядущий разлом времен.

А