и возложившего все свои упования на литературу, и невольно пришел к выводу, что подобная утонченность в сочетании со слишком ярким воображением будет вознаграждена парой рекламных щитов на спине и груди или плакатом в руках, зазывающим в ближайший магазин. Погрузившись в такие мысли и восхищаясь извращенным талантом, который сумел превратить лицо несчастной женщины, умершей от банального воспаления мозга, в набросок романа, Солсбери пробирался по тускло освещенным улицам и почти не замечал ни резких порывов ветра на каждом перекрестке, ни водоворотов мелкого мусора, вихрем взмывавших над тротуаром, ни черных туч, собравшихся вокруг изжелта-бледной луны. Даже первые капли дождя, которые ветер швырнул ему в лицо, не смогли оторвать Солсбери от размышлений, и лишь когда ливень с грохотом обрушился на Лондон, путник сообразил, что пора искать какое-нибудь укрытие. Подгоняемый ветром дождь обрушился на город, как буря, капли, шипя, отскакивали от гравия, потоки воды переполнили канавы и начали собираться в огромные лужи. Несколько запоздалых прохожих, пробиравшихся в этот миг по улице, разбежались, словно перепуганные кролики, и попрятались кто куда. Сколько Солсбери ни свистел в надежде остановить кэб, ни один экипаж так и не явился ему на выручку. Он огляделся, пытаясь понять, далеко ли ему осталось до надежного пристанища на Оксфорд-стрит, но увидел, что, беззаботно шагая, отклонился от привычного маршрута и попал в совершенно незнакомую часть города, где, кажется, не нашлось бы даже паба, готового за умеренную плату в два пенни предоставить крышу над головой. Фонарей на улице было мало, они далеко отстояли друг от друга, и слабый керосиновый свет с трудом пробивался сквозь закопченные стекла. В этом дрожащем и мерцающем сиянии ограждавшие улицу старые дома показались Солсбери пустыми и призрачными. Он торопливо пошел прочь, прижимаясь к стенам домов в надежде хоть как-то уберечься от дождя и машинально читая имена на медных дверных дощечках под бесчисленными звонками и дверными молотками – имена, которые за множество лет уже успели потускнеть и почти стереться. Порой ему попадалось пышно отделанное крыльцо с резным навесом, почерневшим за полстолетия. Ливень становился все яростнее, Солсбери уже промок насквозь и загубил свою новую шляпу, а до Оксфорд-стрит было по-прежнему далеко. Наконец с чувством глубочайшего облегчения бедолага заметил впереди темный свод арки, сулившей убежище если не от ветра, то хоть от дождя. Он забрался в сухой уголок и огляделся по сторонам: он стоял в узком проходе, над его головой возвышался дом, а позади тянулась узкая дорожка, ведущая меж глухих стен неизвестно в какие края. Какое-то время Солсбери простоял там, тщетно пытаясь хоть чуть-чуть отжать одежду и уловить грохот проезжающего мимо кэба, как вдруг со стороны тропинки до него донеслись чьи-то громкие голоса. Они становились все громче, быстро приближаясь к тому месту, где он стоял. Вскоре он уже мог различить пронзительный и хриплый женский голос, угрожающе и настойчиво – так, что даже каменный свод арки звенел от ее визга, – выкрикивавший что-то неразборчивое. Время от времени в эту истерическую тираду вклинивался, возражая и успокаивая, мужской голос. Лишенный романтической жилки Солсбери был, однако, любителем уличных сцен и питал интерес к забавным стадиям опьянения и ссорам, а потому тут же навострил слух, словно в оперном театре. К несчастью, ссора уже прекратилась, и теперь он различал только нервные шаги женщины да ленивую походку мужчины – они по-прежнему приближались к нему. Затаившись в тени у стены, он наблюдал за ними: мужчина, несомненно, был пьян, и ему немалых трудов стоило избегать постоянных столкновений со стенами, на которые его бросало, словно хрупкий ялик на скалы. Женщина неподвижно смотрела прямо перед собой, слезы струились по ее щекам. И вдруг, в тот самый момент, когда они проходили мимо Солсбери, угасшее было пламя вспыхнуло вновь, и женщина, обернувшись к своему спутнику, разразилась потоком проклятий и брани.

– Подлец, низкий трус, подонок! – вопила она, перебирая непристойные ругательства. – Я что, так и буду работать на тебя всю жизнь, точно рабыня, а ты будешь таскаться за этой девчонкой с Грин-стрит и пропивать последний пенни? Ошибаешься, Сэм, очень ошибаешься – больше этого не будет. Черт бы тебя побрал, грязный воришка, я с тобой покончила – с тобой и с твоим хозяином. Так и скажи ему, можете в свое удовольствие заниматься вашими грязными делишками – авось они доведут вас до беды.

Она рванула лиф своего платья, извлекла нечто, похожее на листок бумаги, смяла и швырнула прочь. Комок бумаги упал у ног Солсбери. В следующий момент женщина выбежала на улицу и скрылась в темноте, а мужчина, пошатываясь, последовал за ней, что-то неразборчиво и смущенно бормоча. Солсбери, не отрываясь, смотрел на него: мужчина медленно шел по тротуару, то и дело останавливаясь, раскачиваясь в нерешительности и, наконец, выбрав новую цель, отваживался сделать еще несколько шагов. Небо прояснилось, редкие белые облака кружили высоко в небе, сплетаясь венком вокруг луны. Померкнув на тот краткий миг, когда проходящее мимо облако скользнуло по лунному диску, ясный белый свет разлился вновь, и в ту минуту, когда прозрачные белые лучи заглянули в узкий проход, Солсбери обернулся и заметил скомканную бумажку, которую бросила к его ногам женщина.

Любопытство разобрало его, он подобрал листок, спрятал в карман и продолжил свой путь.

3

Солсбери был человеком строгих привычек: раз он пришел домой промокший до костей, в облепившей тело сырой одежде, в шляпе с отвратительными влажными пятнами, то думал только о своем здоровье, о котором всегда прилежно заботился. Раздевшись и завернувшись в теплый халат, он решил подогреть себе джин с содовой в качестве потогонного. Пока он готовил целебное питье на спиртовке – одном из немногих предметов роскоши, которые позволяют себе современные отшельники, – и между делом раскуривал трубочку, его растрепавшиеся было мысли и чувства благополучно пришли в порядок. А потому, выпив свой джин, он улегся в постель и с облегчением забыл как о приключении в темном проулке, так и о безумных фантазиях, которыми Дайсон приправил его обед. Солсбери сохранял блаженную пустоту в мыслях и за завтраком на следующее утро, ибо поставил себе правилом ни о чем не думать за едой. Однако, очистив тарелку и чашку и раскурив первую утреннюю трубку, припомнил подобранный накануне клочок бумаги и принялся рыться в карманах все еще сырого пальто. Он забыл, в какой из карманов положил записку, и пока обшаривал один за другим, его томило предчувствие, что она так и не найдется. При этом